Там длится то, что сорвалось при свете

Никогда мои действия не ограничивались, я всегда делал то, что хотел делать. У меня не было девушки не потому что было нельзя, а потому что не хотелось. Всегда я находил утешение в группе, и она была отдушиной; в любой момент я знал, что позади меня есть опора, которая ни в коем случае не даст упасть. Но в какой-то момент по всему моему фундаменту прошла трещина, а ветер начал выдувать из неё цемент, превращая его в песок и унося куда подальше. Я болел своим сознанием, переживая внутреннюю катастрофу: не они отделились от меня и предали, а я перестал находить в них что-то близкое и теплое. Дело было не в них, там ничего не менялось, проблема была внутри меня. Мне не хватало спокойствия.

Какая банальная история: будучи пьяным в дым, встретить свою горячую поклонницу, которая с радостью дотащит тебя до дома, выслушав попутно проклятия в сторону алкоголя на обоих языках. Какая нелепая история: живя на другом континенте, встретить человека из своего родного города. И она не вызывала у меня ничего, кроме ностальгии по родным местам, кроме наслаждения от приятной родной речи и вкусных домашних булочек. Вскользь мы общались около двух месяцев, время от времени меня напрягало её внимание, но я старался этого не показывать, потому что знал о её  зависимости от себя и чувствовал некую ответственность. Но меня не отпускала мысль, что что-то не так.
Она готовила потрясающую выпечку, и иногда приносила её к нам на ужин, когда удавалось вырваться с работы пораньше. Том, по-видимому, не был против, но о ней мы с ним почти никогда не говорили. У нас были какие-то другие важные темы, которые обязательно нужно было перетереть между кажущимся уже вечным отдыхом.
Я продолжал писать песни, но ничего не выходило. Мне не хотелось прибегать к помощи других людей, потому что хотелось самому. Вдохновения не было, я терялся в своих мыслях, постоянно находя новые идеи, но не доводя начатое до конца. Меня хватало на пару строчек, которые обещали вылиться во что-то грандиозное, на деле же оказываясь ничем. Они давали мне надежду на то, что за ними что-то будет, но дальше тянулась пустота, выкручивая суставы от ощущения собственной беспомощности. Я был не способен даже заниматься любимым делом, не то что искать себя в чем-то другом. Всё незаметно растерялось по песчинкам, я даже не мог припомнить, когда последний раз видел Густава с Георгом. Мы созванивались, писали друг другу, обсуждая планы на будущее, но это происходило будто бы по инерции. На форумах сокрушались, что группы больше нет, а я отчаянно не хотел в это верить. Сложно было отпускать прошлое, сложно было мириться с поражением. Но страшнее всего было заглядывать в будущее, где не было ничего: ни целей, ни желаний. Каждое утро я по инерции пил кофе, каждый день по инерции пытался что-то написать, а вечером шел в ближайший паб и пропускал там по рюмке настоящего мужского виски, чтобы хотя бы самому себе не казаться таким жалким. Я был ни на что не способен, я не интересовал никого в мире. Выйди я голым на улицу – дальше местных газет с заголовками «сумасшедший нудист смущает население» это бы не ушло. И от осознания этого становилось на душе холодно, скользко и мерзко.
В лицо уже дул холодный ветер, но под ногами ещё было тепло от упавших листьев, сохранявших под собой остатки лета. Мой новый день вновь ничем не отличался от предыдущих. Она принесла пончики с глазурью и небольшую коробочку, в которой оказались красные и золотые шары на елку. Приближалось Рождество, но это не чувствовалось. Просто мне становилось ещё холоднее, чем обычно. Мы с Томом приняли участие в её суете по украшению дома, потому что ей казалось, что так будет лучше для нас обоих. Меня немного раздражало её своеволие, которое распространялось и на мой дом, но она привносила разнообразие в нашу пересохшую и пустынную жизнь, и приходилось быть ей за это благодарным. Том проводил с ней куда больше времени, да и она, кажется, была не против. Собственник по жизни, я не был доволен подобным раскладом, но и вмешиваться не хотел, потому что не видел в этом смысла. По правде говоря, я больше не находил смысла ни в чем: ни в этой уборке с развешиванием еловых веток, ни в подарках, которые можно было бы подарить в любой другой день. Я не знал, что дарить ей, не знал, что дарить Тому и маме, не знал, стоит ли вспоминать о других. И сам не ждал ничего, да и было ли это нужно?
За несколько часов до Рождества она забежала к нам на пару минут, чтобы вручить небольшой сверток Тому, и маленький конверт мне. Я обнял её и отдал красиво упакованное в салоне колье. Я отдал за него кругленькую сумму и был уверен, что оно ей понравится. Эльза улыбнулась, поблагодарила нас за внимание, и скрылась за дверью, оставив меня и Тома наедине с какой-то непонятной тяжестью.
В свертке для Тома оказался свитер, который он очень давно хотел купить, но не решался, потому что не был уверен, пойдет ли ему. Дело было не в деньгах, он тоже боялся разочарований, пусть и таких мелких. В моем конверте был диск без каких-либо подписей и опознавательных знаков.
- Порнуха, чтобы ты так не скучал, - отшутился Том, примеряя свой подарок, который оказался ему весьма к лицу.
Я понятия не имел, что там могло быть, так что догадка Тома показалась мне смешной. И почему-то было страшно смотреть его содержимое, будто оно может как-то мне повредить. В голове я перебирал варианты, но так и не пришел к чему-то определенному.
Внутри оказался видео-файл протяженностью в полтора часа. Я одел наушники и сел поудобнее, чтобы посмотреть какой-нибудь фильм, который она хотела мне показать. В уши ворвался страшный шум и крики, будто бы тысячи людей друг другу избивали, словно крики из адской бойни. Буквально через пару секунд зажегся свет, и раздался гитарный перебор, подняв ещё больший шум в зале. Внизу появилась дата: 1 июля 2005 года. Ещё с первых кадров я понял, что это такое. Далее было ещё очень много записей из разных стран и с разных концертов, но снятые одной и той же рукой. И меня внезапно охватил дикий гнев и ненависть, ведь выходит, что она и тут не случайно! Она специально ездила за мной по всем странам, только потому  что я её кумир, по которому она сохнет лет с 13! И что ей тоже наплевать на меня, потому что для неё важен только тот факт, кем я являюсь для миллионов людей, а не то, что я тоже человек. Я возненавидел тогда весь мир и проклял всю свою жизнь, осознав, что все всегда будут видеть во мне только лицо с обложки. Меня никогда не волновало наличие личной жизни, потому что рядом был Том, который был и братом, и отцом, и другом. И я не нуждался ни в ком другом, мы дополняли друг друга идеально, отражаясь в словах и жестах. Главным моим заблуждением была уверенность, что так будет всегда. Я повзрослел, и мне не хватало уже кого-то другого, но именно в этот день всё было разрушено: не будет никогда никого другого, я вечно буду видеть в людях лишь тупую толпу фанатов, готовых продать собственную мать, лишь бы прикоснуться ко мне. Всё рухнуло.

***

Прошел год, и наш новый альбом с треском провалился. Со всех сторон обрушилась критика, заглушая мой собственный голос, я не слышал более ничего, кроме насмешек в наш адрес. Папарацци и журналисты взялись за своё, штампуя статьи о «мальчике, который не до конца мужчина» и о том, что группе пора спуститься с небес и оглянуться на реальность. Я в отчаянии курил одну за одной, взрываясь от собственного непрекращающегося потока мыслей, проваливался в сон на руках у Тома, а затем поднимался с тяжелой головой и ознобом, чтобы вновь подставить лицо для помоев, которые выливались на нас ежедневно. Я пел, вкладывая в песни всего себя, исполняя не свои тексты так, будто бы сам их пережил, но всем почему-то этого было недостаточно. У нас было новое звучание, были усовершенствованные инструменты, было всё, чтобы продолжать своё шествие по миру, но давление сверху было в этот раз куда сильнее. Мою внешность обсуждали куда смелее, а отсутствие девушки высмеивали ещё жестче, чем раньше. И у меня не было слов в оправдание, потому что мне ничего больше не хотелось. Больше всего мне было нужно закрыться у себя в комнате и не выходить оттуда никогда, имея рядом брата и двоих лучших друзей.
На концертах было мало людей, настолько мало, что затраты на тур не окупались. Настоящие музыкальные критики говорили, что это связано с неоправданными ожиданиями, что публика хочет видеть маленьких мальчиков, смешно прыгающих по сцене, а не взрослых мужчин с детскими глазами.
Я лежал в номере, глядя в стену и спрашивая себя, почему всё именно так. Я вновь сожалел об ушедшем, о том, чего больше не вернуть, как не старайся.
- Том, а почему Эльза перестала приходить? – я вдруг вспомнил про девушку, приносившую сладкие булочки.
- Так ты же сам её тогда выгнал, вот она и обиделась, наверное, - Том пожал плечами, вновь опустив взгляд на гитарные струны.
- Как думаешь, она приходит на наши концерты?
- Билл, на наши концерты не приходит никто.
Впервые в жизни я чувствовал себя настолько ненужным и потерянным в этих толпах людей, которым даже не было до меня никакого дела.

Через два дня я сорвался обратно в Лос-Анджелес, чтобы навестить собак, которые наверняка очень скучали. Перелет как и всегда дался нелегко, поэтому я с радостью почувствовал под ногами твердую землю и тут же поехал домой. Перед дверью лежал сверток с ещё горячими пончиками.
Она вновь стала приходить, но мы не вспоминали о том, что было. Будто бы удалили неудачный фрагмент жизни, который не вписывался в общую атмосферу. Она была единственным человеком, который не обсуждал того, что происходит в Германии, и который не пытался меня успокоить. Мы говорили о погоде, о бытовой ерунде, она рассказывала мне какие-то сладкие рецепты и серьезно рассуждала на тему политики. Я взял себе месяц отдыха, решив потратить его на новые песни, которые вновь не писались. Она держалась на расстоянии, время от времени помогая отвлечься на разговоры, а я и не требовал большего.
Но, как это и должно было произойти, мой интерес к ней перестал ограничиваться одними разговорами, и в нашей жизни появилось больше случайных прикосновений и открытых взглядов. Постепенно мы открывали друг друга для себя с новых сторон, я теперь мог узнать её голос из тысячи, а запах её волос заставлял холодок пробежать от затылка до пальцев на ногах. Она сидела у меня на коленях, а я прижимал её к себе, вдыхая аромат её кожи и чувствуя болезненную тяжесть в джинсах.
Я целовал её плечи, губами собирая всю нежность её кожи и заставляя подниматься волоски на руках. Я обводил пальцами овал её лица, запоминая в нем каждую мелочь, и целовал в закрытые глаза, осязая трепет её ресниц на своём подбородке. Хотелось всю её сделать только своей, поглотить её, превратив в часть себя, которая всегда рядом и никуда не денется.

Вдохнув в себя ночной воздух, я затянулся сигаретным дымом до головокружения. Фонари светили ярко, но их свет не проникал в темноту, оставленную мной позади. Я просто знал, что она сидит там на кровати, укрытая легким покрывалом, и вдыхает ночной воздух с примесью моего отравляющего дыма. А мне страшно почему-то было возвращаться в эту темноту, потому что там всё иначе. Там я счастлив, но утреннее солнце меня вновь вырвет в реальность. Я стоял в свете фонарей, не решаясь вернуться в свою темноту, боясь спугнуть тишину и спокойствие.
Мягкая и теплая рука потянула меня обратно, вовлекая в объятия, и мне не оставалось ничего, кроме как сидеть у её ног, положив голову на её колени и принимая аккуратные ласки. Она гладила мои волосы, а я впервые в жизни подумал о том, что лучше бы не было ни этой группы, ни этой славы, ни всех этих посторонних людей вокруг. Она поцеловала меня в лоб, а я успел лишь крепче обхватить её ноги, прежде чем провалиться в глубокий и здоровый сон.

27.01.13
5:30