Глава 2.

Кресла самолета почему-то жестко давят в спину. Том ерзает, пытаясь устроиться поудобнее, но даже свернутая толстовка не спасает от дискомфорта. Он просит еще одну подушку, от которой в мгновение делается жарко.
Приходит Билл и протискивается на свое место у окна. Том считает глупым каждый раз чуть ли не до драки рваться к иллюминатору, чтобы за все время полета не то что не посмотреть туда, глаз не открыть.
Том только открывает рот, чтобы спросить о разговоре с Дэвидом и почему Билл такой бледный, но брат прищуривается, достает плеер и отворачивается, демонстративно воткнув наушники в уши.
Том понимает ― это месть за прошлую ночь. Мол, вчера мне хотелось поговорить, а теперь тебе. Тому не нравится, как в его голове звучит мысль «месть за прошлую ночь». У нее неприятный подтекст, и она тянет за собой вихрь пошлых картинок.
Том встряхивает головой, прогоняя все дурное из мыслей, и поворачивается налево, благо Гео сидит через проход. Густав смотрит какой-то фильм на планшете, его особо не потеребишь, а коммуникабельная натура Тома просто требовала каких-нибудь разговоров хотя бы на то время, пока самолет оторвется от земли и взлетит. Обязательно нужно с кем-то поговорить. И вытереть влажные ладони о джинсы.
― Что это у тебя? — спрашивает Том у Георга, немилосердно ткнув его в плечо и указывает взглядом на странный пакетик.
― Сэндвич, ― отвечает Георг и любовно разворачивает огромный бутерброд.
― Это не сэндвич, друг мой, это, прости меня, разорвие*ло, ― хохочет Том, глядя на кулинарное сооружение в три слоя. — Георг, мы же еще не взлетели даже.
― А я уже проголодался.
― Где ты вообще его взял?
Стебать Гео легко и приятно. И отвлекает. Конечно, приятнее было бы поболтать с Биллом, но за неимением лучшего… Том с удивлением для себя отмечает, что Билл вот тут, рядом, а все равно его не хватает безумно. Это раздражает, эта привязанность, эти узы, эта физическая необходимость говорить, чувствовать, быть рядом.… К черту, все к черту.
Том не любил все эти фаст-фудовские штучки, сочащиеся жиром и химикалиями, хотя бы потому, что приходилось есть их годами три раза в день, семь дней в неделю. Хотя нет, три раза в день — это значит было много свободного времени. Тома затошнило от запаха.
― Мфне Шаки купил, когда на заплафку приехали, ― с трудом проговорил Георг, увлеченно жуя. – Вкуснятина!
― Дай укусить, ― слышит Том справа от себя и еле успевает отодвинуться, когда Георг протягивает Биллу бутерброд. Младший принюхивается и откусывает больше половины.
― Нет, ну ты посмотри, он прямо жрет это! — восклицает Том, вырывая у Билла промасленный пакет. — А как же вегетарианство? А как же следить за фигурой? Ты же у нас солистка, — осторожно шутит Том на любимую тему, ожидая реакции. Заговорит — не заговорит…?
― С*ебни в туман, будь добр. Я жрать хочу.
Это ужасно, но от того, что Билл бросил ему фразу, и гробовое молчание прекратилось, у Тома внутри все начинает петь. Конец игры в молчанку. Том ненавидит это. Рассердился — наори, скажи, что тебя бесит, ударь, но вот так делать вид, что брата-близнеца не существует, нельзя просто.
― Правильно, кушай, деточка, не обляпайся, не обращай на этого болвана внимания, а потом мы перестаем шить тебе твои блестящие обтягивающие костюмчики и одеваем твои будущие сто десять кило в робу. Дешево и стильно. Кушай, детка, ― цедит сквозь зубы внезапно подошедший Дэвид.
― Дорогой Дэвид, еще раз слышу в свой адрес слово «детка» и его производные, не посмотрю что ты наш продюсер и наконец дам тебе п*зды, ― говорит Билл с присущим ему в такие моменты спокойствием удава, которое всегда восхищало Тома.
― Дорогой Билл, еще раз я слышу в свой адрес слово «дорогой» и его синонимы, я не посмотрю, что ты приносишь мне миллионы и надеру тебе твой малолетний зад, ― Дэвид в такие минуты похож если не на их отчима, то на какого-то дядю, которого у них никогда не было. Он сначала не появляется годами, присылает лишь открытки на Рождество, а потом, появившись, расспросив об учебе и девочках, принимается за упущенное воспитание.
― Договорились, ― говорит Билл, облизав указательный палец. От этого жеста Тому становится жарко и хочется сглотнуть. Что за бред?
― Договорились. Пристегнитесь, придурки. Взлетаем сейчас.
Георг тихонько посмеиваться в кулак над близнецами и наблюдает за Дэвидом, идущим назад на свое место. Том, тем временем, поворачивается к брату.
― Ты чего так на Про? Без повода даже.
― Да ну…. Настроения нет, все утро цапались с ним, вот и тут покоя не дает.
― Понятно… ― тянет Том, но его прямо распирает от радости и любви к Дэвиду. Как хорошо, что продюсер есть, как хорошо, что они с Биллом постоянно ругаются. Так как Билл не может обижаться сразу на двоих, не хватит его просто, то наказание Тома на сегодня закончено. — А чего бледный такой?
― Живот болит. Сильно прямо, я думал от голода, не знаю… ― Билл качает головой и прикрывает глаза. ― Выпил каких-то таблеток, не помогает.
― Может, как обычно, от страха? — спрашивает Том. Кроме насекомых, Билл боится еще и самолетов. Черт бы побрал эту близнецовую связь, но все эти фобии они делят на двоих, и Том ясно чувствует холодок на своей коже и как волоски на руках медленно поднимаются.
― Может. Том, вдруг мы упадем? Мы столько всего не успели… Сделать, сказать… Я каждый раз в такие мгновения об этом думаю.
― Билл, прекрати. Все будет в порядке, ― говорит Том, внутренне собираясь и храбрясь. Он тоже боится полетов, но он же Старший. Он не может позволить себе такую слабость, как выказать свои страхи Младшему. Он же должен защищать его, оберегать, это выжжено клеймом у него в мозгу, в сердце, на всех органах и клетках, это незыблимая истина. Он выравнивает свое дыхание. ― Просто делай то, что хочешь, говори, что хочешь, если уж так. Второго шанса может и не быть.
Билл цепляет его взглядом и смотрит долго-долго. И Том будто проваливается куда-то, для этого ощущения в английском есть замечательное слово «deep». Глубоко в бездну.
Билл смотрит внимательно и будто хочет что-то сказать брату своими чайными глазами, но Том не хочет так, не хочет этой близнецовой эмпатии и телепатии. Это почти физически больно. Том мысленно возводит стену. Кажется, они сходят с ума. Оба, как же иначе, если Том чувствует, как Билл пытается влезть к нему в голову и прошептать…
― Да, наверное, ты прав, ― брат внезапно улыбается ослепительной улыбкой, той самой, которая не для интервью, а для своих, домашних. Тому кажется, что у Билла за пару секунд даже изменился цвет лица из мертвенно-бледного в человеческий. ― Наверное, я так и сделаю.
Он берет Тома за руку как раз в тот момент, когда самолет взлетает, и в животе возникает то самое ощущение под ложечкой. В душе Тома воцаряется покой. Ему даже не стыдно за свою влажную ладонь в руке Младшего, и за то, что он сам переплетает пальцы. Кресло кажется удобным, а подушка — мягкой.

Продолжение) Простите, что мало, дальше будет больше

Глава 3

Машина едет медленно, но это даже хорошо. Том вертит головой, глядя то в одно, то в другое окно автомобиля, и рассматривает достопримечательности. Это удивительно, потому что все города и страны, в которых они дают концерты, давно уже слились в бесконечную вереницу серых кирпичных домов и слегка оживляющих эту безжизненность мерцающих неоном вывесок. Одно и то же изо дня в день, из недели в неделю. В этом плане Том никогда не понимал Младшего, который с совершенно детским восторгом складировал в памяти ноутбука фотографии городов, где они побывали. А вот сегодня Том это понял.
Сегодня они приехали в Лодзь.
Билл давным-давно хотел в Польшу и теребил всех вокруг, мол, поехали-поехали, и плевал я на ваш гастрольный график. Для Билла Каулитца аргумент «там же красиво!» подкрепленный взглядом олененка Бэмби  и взмахом пушистых ресниц должен был решить все. Но никто не заказывал самолеты, не собирал чемоданы, и не тащил туда Билла на руках. Просто потому, что все уже привыкли к капризам Младшего. Только Тома дергало изнутри – давняя привычка, — что Мелкий всегда должен получать то, что хочет. Дергало так, что он был готов бросить в спортивную сумку кошелек, ключи от машины, толстовку и плеер, взять Билла подмышки и ехать, куда брат захочет. Хоть в Краков, хоть на Мальдивы, все равно. Желания Младшего никогда не воспринимались им как капризы. Может, потому, что если Младшему хорошо, было хорошо обоим? Так старательно убеждал себя Том до недавнего времени. Теперь же стоял другой вопрос. А как хорошо Тому отдельно? И бывает ли так вообще?
Том рассматривает узкие улочки, теряющиеся где-то в глубине между близко стоящими домами, и слушает шум брусчатки под колесами. Йост на переднем морщится – грохот заглушает даже музыку в плеере, а Тому все нипочем. Глупая мысль, но звук похож на шум моря.
— Билл, правда, же здорово, а?  — острая потребность поделиться с близнецом радостью все же никуда не денется, и Том поворачивается к брату.
— Вот теперь ты понимаешь, да?! Вот нехрен было сносить мои папки, там еще больше было! — устало говорит Билл, откусывая желейного червяка, и кидает Тому еще одного. Вид у Младшего, мягко говоря, не фонтан: волосы всклочены и спрятаны под кепкой, острые скулы обтягивает мертвенно-бледная кожа, а прикрытые веки совсем не скрывают в глазах следы недавнего перелета и пару лопнувших сосудов. Билл приоткрывает один глаз, почувствовав, что Том его рассматривает и вымученно улыбается сухими губами.
— Звезда, скажи? — говорит Билл, разглядывая себя в зеркале заднего вида.
— Кумир миллионов просто. Девочки выжимают трусики, — хохочет Том, показывая кивком в окно. Они выехали за поворот прямо к отелю, возле которого уже стояла толпа девушек неопределимого возраста, держащих в руках плакаты.
— А мальчики? — спрашивает Билл, заглядывая брату в глаза. То, что делает Билл секунду спустя, заставляет все мысли в голове Тома сворачиваться в вихрь, не говоря уж о диком желании выматериться на всех возможных языках мира, особенно на польском, словарный запас которого был катастрофически мал: Билл касается кончиками пальцев своих губ и всасывает их, с силой проводя языком, будто они — сладкая конфета.
Все мышцы деревенеют, Том отползает от брата, как от гремучей змеи.  Кровь приливает к лицу, и он отворачивается, силясь прогнать пошлые картинки из головы, где рот Билла принимает в себя отнюдь не сладости...
Билл вытаскивает блестящие от слюны пальцы изо рта и довольно улыбается.
Том трясет головой и скребет короткими ногтями по кожаному сиденью от злости. На себя и близнеца.
Из этого состояния его выводит голос Дэвида. Как оказалось, все это длилось не вечность, а всего лишь несколько секунд.
— А мальчики — это тебе пока не светит, Детка ты наша. Так же как и девочки. С вашим гастрольным графиком, ты, Билл, можешь позволить себе секс только с одной женщиной — микрофонной стойкой. Из мужчин — твой «Гуманоид» в камушках, черт его дери.
— Дэвид оглядывается, когда подъедет следующая машина и щелкает ручкой двери. — На выход, спиногрызы, нас ждут великие дела!
Билл и Том синхронно надевают черные очки. У Тома в голове мелькает нелепая мысль насчет Матрицы, только плащей не хватает. Избранные, б*ять. Старший выходит первым, оглушенный визгом и криками с признаниями в любви. Последнее, что он ощущает ясно и без неприязни — губы Младшего, вроде бы случайно проехавшиеся по его шее. Тома бьет едва различимый озноб от влажного прикосновения, он смотрит на Младшего с испугом и ныряет прямо в пучину этих рук, пытающихся порвать их на части, будто акулы. Двери гостиницы кажутся спасительным островком суши, но туда не попасть, от чужих прикосновений не отмыться никогда. Билл машет поклонницам на манер принцессы Дианы, поворачивая ладонь из стороны в сторону. Том смотрит на нее – это якорь, то, что не дает ему потеряться в этом море из человеческих тел.
Двери открываются, и шум брусчатки вперемешку с криками волной вносит их на порог гостиницы.

Отредактировано Girl from 1000 meere (2012-08-29 01:19:59)