Автор: Your Kaulitz Dream
Название: "Дети Бухенвальда" или "Мы не из детства, мы из войны"
Бета: Microsoft Word 2007
Предупреждения: нет.
Рейтинг: G
Пейринг: Том/Билл
Жанр: Slash, AU, OOC, RPF, Dark, Deathfic, POV Tom, Drama, Angst.
Размер: Min.
Описание: Война - не место детству. Ни в России, ни в Германии не было ни единого дома, жители которого не попали бы в концлагеря. И жёстче всего обращались с детьми. Как насильно лишают девушку девственности, так их лишали самого дорогого - детства.
Посвящение: Посвящаю скорому семидесятилетию начала Великой Отечественной войны в России.
Узкая железная скамейка заставляла дрожать своим холодом, проходящим вверх по позвоночнику к самой голове. Эта скамья связывала собой десятки живых замёрзших людей и ещё больше окоченелых трупов, которые поражали сознание своим сходством с теми, кто не распрощался с жизнью. Серые исцарапанные ногтями стены напротив моего взгляда отражали своей монотонностью мысли взрослых и убивали надежду детей, их мечты. На полу валялись изуродованные голодом и холодом безжизненные тела, принявшие уже голубоватый оттенок из-за мороза. Над нами стоял строгий мужчина в сером костюме и пристально вглядывался в редкие движения, которые происходили между людьми. Я посмотрел в его зелёные глаза, но не увидел в них ничего: ни капли сочувствия, жалости, в них не было даже жажды мести – у него просто была цель: медленно уничтожать людей.
Закрыв глаза, вспоминаю, как мы с мамой оказались тут, и на ресницах появляются тяжёлые слёзы. Я играл на кухне с солонкой, пока мама готовила обед, но неожиданно к нам, выбив ногой дверь, ворвался огромный мужчина. Он схватил меня и маму и повёл в неизвестном направлении, как оказалось, к железной дороге. Воздушным движением он закинул нас в тёмный вагон, в котором не было окон, и удалился, закрыв за собой дверь. Я не мог плакать – я просто не знал, стоит ли это делать сейчас, имеет ли это смысл? Спасёт ли кого-либо? Поджав губы и с силой закрыв глаза, я отогнал слёзы обратно, обнял маму и, сам не веря своим словам, прошептал: «Нас ведь спасут». Она лишь одобрительно кивнула, скрывая капли на щеках, и начала медленно рассказывать всё, что произошло в последние две недели.
Те несколько часов пути я никогда не забуду – это были часы последнего счастья, последний глоток свежего воздуха, последний раз, когда я увидел самого родного в мире человека. На следующий же день у меня на глазах ей перетянули шею колючей проволокой. Я подбежал к бесформенному телу и обнял его в последний раз, ведь это была моя мама. Мне было больно даже смотреть на это: её лицо посинело и приобрело тёмный оттенок, изо рта вытекала струйка бордовой крови, а по шее бежали ручейки алой жидкости. В сердце что-то кольнуло, и я отпустил руки, которыми до этого сжимал родную грудь: я понял, что теперь один, что теперь спасу себя только сам, что я больше не имею права на детство.
На моё острое плечо опустилась чья-то холодная, уже немного студенистая голова – снова труп, снова смерть рядом со мной, снова боль. С меня стащили несчастную женщину, положив на пол, а на её место посадили мальчика где-то моего возраста. Он был очень похож на девочку: пухлые алые губы, большие глаза и аккуратный нос заставляли меня задуматься – а мальчишка ли это? Я протянул ему руку, на что он ответил лишь слабым кивком.
- Тебя как зовут? – я продолжал внимательно огладывать нового соседа, вглядываясь в каждую мельчайшую деталь.
- Билл. – сипло ответил он, тихо шмыгнув носом и немного помявшись.
- А меня Том. Тебе сколько лет?
- Одиннадцать недавно исполнилось. А тебе? – голодные глаза смотрели на меня с таким интересом, словно я был последним куском хлеба. Нет, он не хотел меня съесть, просто общение в этом месте было, как еда, ну, или хотя бы повод, чтобы отвлечься от неё.
- Двенадцать. – я чувствовал в себе некую связь с этим мальчиком – я видел его впервые, но он казался мне таким родным и знакомым, мне так хотелось его защитить, как я защищал бы маму, будь она жива.
- Ты мне сразу понравился. – Билл скромно прикрыл глаза скрывая смущённый, не по-детски грустный взгляд, и только сейчас я заметил на его иссиня чёрных волосах серебристую седину и понял, что мне, наверное, ещё можно позавидовать.
- И ты мне. А где твоя мама? – он медленно моргнул, выпуская из оков век стеклянную слезу, и мне стало не по себе: получается, я виновник его слёз?
- Маму долго пытали на моих глазах, пока не приставили к её груди высоковольтный провод. – он сооружал из пальцев рук невообразимые фигуры, спутывая их, как свои мысли. Я сел к нему ближе и приобнял за плечи, поймав при этом на себе стальной взгляд надзирателя, но он не смел ничего делать – объятия здесь не были нарушением.
Прикосновение его холодного, голого, тощего тельца к моей коже пробежало волной по телу, согревая давно отмёрзшие пальцы ног и прибегая к сердцу, как к месту назначения. Внутри груди трепетал рой воздушных бабочек, словно я летел на высоких дворовых качелях вверх-вниз, ловя воздух губами и задерживая его, чтобы не издать громкого крика. И сейчас я держал этот вскрик, этот по-детски тонкий всхлип в себе, не зная, куда от него деться. Качели моей души, словно не опускались вниз, продлевая полёт до самой Луны, до самого Солнца, и всё это время мне хотелось кричать. И я держал костлявые плечи, сжимая их в ладонях и думая о том, что творилось внутри меня.  Неужели это то, о чём мне каждый вечер на ночь рассказывала мама, зарождая чувство нетерпения, ожидания этого волшебного момента, момента любви, в слабой детской груди. Я искал девочку, которая помогла бы мне почувствовать ту лёгкость, о которой говорится в сказках, но теперь я понимаю, что этот детский лепет – никчёмные стереотипы, модели, а настоящая любовь, она здесь - тёмноволосый слабый мальчик, зажавшийся от холода.
Сегодня должен прозвучать громкий звон – наш страшный набат, и несколько детей пойдут сами, под дулами автоматов, в газовую камеру. Среди этих малышей буду и я, и Билл, и, если честно, мне не страшно потерять жизнь, зная, что пережил в ней за двенадцать лет всё самое главное. Я пережил боль потери близкого, я видел, как умирают сотни людей, я видел эту войну, и после всего этого я обрёл святую лёгкость, которую взрослые ищут десятилетиями. А я нашёл её всего за час или два, не знаю точно, но чувствую – это именно то, чего жаждут и желают все в мире – это любовь.
Звонкий гром колокола заставил всех, -  и тех, кто здесь давно, и тех, кто здесь недавно, - подскочить – настолько холоден и смертоносен он был. Надзиратель встал, махнул рукой, показывая, чтобы мы встали и, не обращая внимания, столько страданий вызывает у некоторых детей это простое движение, отвернулся к газовой камере. Кто-то упал замертво, только встав на ноги, кто-то был бодр и весел, утешая себя мыслью, что там, наверху, всё будет хорошо, а мы с Биллом лишь вцепились друг другу в руки и мысленно поклялись оставаться вместе до конца, до скорого конца.
«До свидания» - прошептали его синие губы, перед тем, как мы ступили за порог, и я понял, что мы ещё встретимся, обязательно встретимся, в следующей жизни.
Тяжёлый газ давил на лёгкие, не давая произнести ни слова, а слова, как назло, созрели только сейчас, когда глаза увидели, как его тонкое, не по-мальчишески изящное тело изгибается в страшных муках. Возможно, также сейчас «плясал» и я, но я этого не чувствовал, я не чувствовал своего тела. Лишь на помутневшей от недостатка воздуха картинке просвечивались белые фигуры детей, выделяя одну единственную – фигуру моей первой любви и последней надежды…

THE END.