Глава 1.

Без снов.

Tom’s POV

Солнце искрится серебром на твоих изящных длинных ногтях, когда ты подталкиваешь темно-фиолетовые шарики, заставляя их кататься внутри небольшой пятиугольной коробки из светлого дерева. Бесконечно сталкиваясь друг с другом, отскакивая, сбиваясь в стайки, разбегаясь в разные стороны. Я наблюдаю за ними, а кажется, что и за твоими мыслями – тоже; что ты говоришь сейчас с Дэвидом по телефону, а в голове у тебя так же быстро перекатываются вопросы: верить или нет, послать все это странное лечение, предложенное нашим продюсером, к черту или прислушаться и покорно убить на него целый месяц.

Наверное, если бы за последние полгода мы не сменили пять психотерапевтов и не побывали в двух клиниках (две недели в одной, и всего три дня - во второй, поскольку папарацци в ней засело вполовину больше, чем персонала), то сейчас мы, наверное, без раздумий согласились бы на предложение нашего продюсера. Но немалый и малоприятный опыт общения с медициной для души заставлял нас быть предельно осторожными. Билл забрасывал Дэвида вопросами и, посматривая то на меня, то в потолок, как будто вычислял что-то. А я с радостью видел, что он ведет себя и говорит все менее и менее настороженно. Значит, план Дэвида Йоста ни на первый, ни на десятый взгляд не кажется ему опасным или подозрительным. Несмотря на наши проблемы с психикой, Билл свою деловую хватку не утратил. Мне часто думается, что ничто не сможет его изменить, подстроить под стандарт и лишить твердости характера. Но в следующую же секунду у меня перед глазами встает начавшее с годами пугать меня воспоминание из детства: я пытаюсь согнуть тонкий железный прут, на ощупь он безумно прочный, твердый, как земля под моими ногами, и у меня, конечно, ничего не получается; однако, как только мне приходит в голову всунуть его между чугунными завитками ограды, как еще недавно непоколебимая вещь разламывается пополам. Все, что нельзя согнуть, можно сломать.

- ... меньше общаться с окружающим миром, а еще... Том. Том! Ты меня слушаешь?

Я невольно вздрогнул от этого неожиданно громкого вопроса, стук шариков о дно коробки - Билл все же решил оставить их в покое - окончательно вернул меня к реальности.

- Нет. Прослушал, - честно сознался я, зная, что близнец не обидится - такие "приступы" у нас с ним за последние пару месяцев стали возникать катастрофически часто. Со стороны это выглядит так, как будто мы просто задумались о чем-то. Но эта задумчивость может длиться часами при минимуме движений. Я вот так один раз просидел четыре с небольшим часа практически неподвижно на краешке стола в прихожей нашей квартиры. Как у меня потом все болело, даже вспоминать страшно. Поэтому нам пришлось отказаться от интервью, участия в телевизионных передачах и церемониях награждения. Остались только концерты. Там слишком громкая музыка, которая постоянно держит сознание в фокусе, не позволяет забываться. Да, музыка… Какая-то мысль промелькнула и тут же исчезла, как только теплые ладони скользнули по моим плечам, и я почувствовал, что Билл присел на подлокотник кресла и обнял меня.

- О'кей, тогда слушай краткое содержание: Дэвид меня почти убедил. И от нас с тобой требуется минимум - запереться в загородном доме с этим самым амулетом, - он показал на коробку, стоявшую на столе, - и стараться побольше спать. Никаких врачей, лекарств и жутких процедур, напоминающих средневековые пытки, на этот раз не будет.

Я криво улыбнулся. Слишком уж все просто. Как только Дейв прислал нам эту коробку, я подумал, что он явно решил испытать на нас что-то вроде таблеток-пустышек, которые прописывают безнадежным больным. Теперь я еще больше уверился в этой мысли. О чем и собирался заявить близнецу, потянув его на себя и заставляя лечь поперек своих коленей.

- Нет, эффект плацебо здесь ни при чем, - Билл заложил руки за голову, устраиваясь поудобнее, и привычно демонстрируя чтение моих мыслей: - Это вовсе не детская игрушка, которую Дейв купил в ближайшем супермаркете, это амулет, которым лечили психические отклонения индейцы... Блин... Забыл, как их племя называется. Не важно, потом у Дэйва надо будет спросить.
- И что, среди этих их отклонений и отсутствие снов тоже было?
- Не знаю. Ты же помнишь, что каждый врач начинал с того, что в медицинской практике такого до сих пор не встречалось…
- Да уж. Они все как будто заранее оправдываться начинают за то, что вылечить не смогут.
- Точно. Мне тоже так всегда кажется, когда очередной чувак в белом халате начинает рассуждать об уникальности нашей проблемы. Но Дэйв… Он так об этом всем говорит уверенно…
- Что ты хочешь ему верить.
- Да.

Я кивнул. Мне тоже хотелось. Хотелось довериться кому-то, кто сможет нам помочь.

Все как обычно. Потому что именно так у нас всегда и происходит принятие решений. Ударник и басист нашей группы как-то раз присутствовали при вот таком нашем разговоре, и после этого мне сказали, что я похож на мужа-подкаблучника. Не знаю. Может, и так. Они ведь не знают, что Билл всегда озвучивает то, что думаем мы оба. Выглядит это, наверное, действительно так, как будто он говорит, а я просто молча с ним соглашаюсь… Но для меня такие моменты значат одно – что я не один на этой планете, и что самый родной и любимый человек всегда со мной рядом; более того – думаем и чувствуем мы одинаково. Разве для счастья нужно что-то еще?

Прикосновение к щеке ласково вывело меня из начала очередной “отключки”. Что-то они участились… Билл, почувствовав мою тревогу, прижался ко мне сильнее, обнимая одной рукой за шею. Проведя ладонью по его спине и почувствовав родное тепло его кожи, я немного успокоился. И порадовался, что у моего брата есть интересная привычка ходить по дому в одних джинсах. Физический контакт, который всегда значил для нас так много, теперь стал просто спасительным. И я понял, почему Билл так охотно согласился на это довольно своеобразное лечение – ему тоже страшно, он тоже понимает, что дальше так продолжаться не может.

***

Выдрессированные плотным графиком «аэропорт-отель-сцена-отель-аэропорт», вещи мы умеем собирать минут за десять, максимум – пятнадцать. Но сегодня Билла очень утомил разговор с Дэвидом, и управляться с одеждой и кучей необходимых мелочей мне пришлось самому. Скорость от этого, конечно, пострадала, но еще больше ей досталось из-за того, что мне постоянно хотелось посмотреть на брата.

Он лежал посреди гостиной, прямо на полу, соблазнившись мягкостью нашего длинношерстного ковра, и слушал игравшую в наушниках плеера музыку. Scorpions. Он стыдится любви к этой группе. Я никогда не спрашивал, почему. Мне это не важно, гораздо значимее то, что только при мне он позволяет себе открыто брать в руки диски этой группы. Не зная, что у меня есть те же песни, но в mp3. Это мой маленький, можно сказать, детский секрет. Потому что, не зная, что я тоже люблю эту музыку, ему гораздо сложнее доверять мне тайну своей любви к ней.

Но сейчас меня заботило вовсе не творчество Клауса Майне и сотоварищей. Гораздо больше меня волновали закрытые глаза брата и его ровное дыхание. Он уснул. И я боялся пропустить малейшее движение глазных яблок под его веками. Ну, хотя бы одно. Почти совсем незаметное. Пожалуйста!

Нет. Мы не видим снов. Уже почти год. Не просто не можем вспомнить, снилось ли что-то ночью. Нет. У нас с братом прекращается мозговая активность, когда мы засыпаем. Как объяснял единственный из наших врачей, который умел изъясняться нормальными словами, а не только научными терминами, когда человек видит сон, это все равно что перезагрузка компьютера – информация упорядочивается, сбрасываются невыполненные задания, система готовится к дальнейшей слаженной работе. А спать без сновидений, это как резкое отключение компьютера от электрической сети – хаос в каталогах файлов, прерванная работа приложений, а может и сгоревшие предохранители. Так и с нами: клетки мозга разрушаются, потому что их лишили «перезагрузки», и от этого становится все сложнее делать самые простые вещи, как например, запомнить какое-то слово или быстро ответить на вопрос. Плюс наши приступы задумчивости, самые неожиданные страхи, быстрая утомляемость и почти постоянное депрессивное настроение. Предсказать, чем все это закончится, не взялся ни один медик. И у нас с Биллом сильные подозрения, что ничего хорошего это нам явно не сулит.

Я отвернулся, тут же наткнувшись взглядом на амулет, оставленный Биллом на столе. Как эта вещь сможет избавить нас от того, что оказалось не под силу вылечить самым талантливым врачам нашей страны?

Бросив последнюю футболку в сумку, я подошел к столу. Потрогал круглые бока шариков. Дэвид сказал, что они из вулканического стекла. Прохладные, гладкие на ощупь, просто бесполезные камешки, разве нет? «Отражающий души» - название, вполне характерное для индейцев. Только как темно-фиолетовые шарики размером с крупную ягоду вишни могут отражать души? И тем самым лечить их?

Сплошные вопросы. Я накрыл амулет специальной крышкой, и тоже сложил в сумку. Такси должно было подъехать с минуты на минуту.

***

"Том".
"Том, Том".
"Томи, проснись".

Прохладные ладони легли на щеки, и я проснулся, судорожно хватая воздух ртом и, вцепившись до боли в собственных руках в предплечья брата.

- Тихо, тихо, - не обращая внимания на мою хватку, он мягко касался губами то моего носа, то лба, - все хорошо, я здесь, не бойся.

Да, еще одна неприятная особенность жизни без снов - это вот такие вот пробуждения, когда кажется, что тебя вытащили из могилы, где ты провалялся лет двадцать. Мозг не отдыхает, поэтому переход из одного состояния в другое получается слишком резким, пугающим. Я сел на диване, поглаживая пострадавшие руки Билла и радуясь, что у нас с ним нет склонности к синякам. Но просыпаться, сжимая руки брата гораздо приятнее, чем одеяло или подушку, и я был ему ужасно благодарен за такое пробуждение.

- Я заснул в такси?
- Да. Пришлось тащить тебя сюда, - Билл шкодливо улыбнулся и подмигнул мне.
- Сам? - тоже улыбнулся я, легко сжимая пальцами его недавно "заработанные" в тренажерке бицепсы. Это тоже был эксперимент, связанный с нашей проблемой; Билл подумал, что, если очень сильно физически устать, то мозг наконец-то разродится хоть каким-нибудь сновидением. Но нет. Ничего не вышло.
- Вот еще! Я водителю доплатил, - фыркнул близнец и, вскочив с дивана, быстрым шагом направился к выходу из гостиной.
- Поднять меня слабо, значит? - я догнал его уже на кухне и остановил, уперевшись руками в стену по обе стороны от его плеч.
- Не-а, - отрицательно помотал головой он, роняя длинную челку на глаза. - Просто больно мне надо таскать тебя.

Его улыбка источала ядовитую насмешку, глаза горели болезненной нежностью. Все это вперемешку с учащенным дыханием заводило так, что хотелось вцепиться в брата зубами. И обязательно почувствовать вкус крови. Но сопротивляться этому порыву было гораздо слаще, чем сдаться.

- Ш-ш-ш, Биби, - я толкнул к стене рванувшегося мне навстречу Билла, намеренно называя детским прозвищем, чтобы увидеть, как блеснут от возмущения его глаза. – Не дергайся.

Обхватив его лицо обеими ладонями, я с нажимом провел по верхней губе большим пальцем правой руки. Заставляя приоткрыть рот и прослеживая влажную внутренность десны. Легко коснулся губами его приоткрытых губ. Еще раз. И не успел увернуться от зубов, впившихся в мою нижнюю губу.

Я по инерции отшатнулся назад, вцепился в плечи брата, чтобы не упасть, и уже не сдерживаясь, стал целовать его. Он дернул вниз молнию моей ветровки, но она не поддалась, застряв на середине. Следующий рывок тоже не увенчался успехом, и я стянул непослушную куртку через голову. Билл помог мне выпутаться из рукавов, но так и остался стоять с моей ветровкой в руках. Медленно сел на пол, вывернул ее на правую сторону, странно полуприкрыв глаза почти на ощупь нашел заевший механизм молнии, тут же принимаясь снова расстегивать ее.

- Я не могу, не могу, не могу, - повторял он, повышая голос на каждом слове.

Я бросился к нему, отбирая злосчастную куртку и разрывая молнию пополам.

- Все, все, перестань. Вот посмотри, она расстегнута. Все.

Билл совершенно непонимающе смотрел на меня, потом опустил глаза и таким же недоумевающим взглядом посмотрел на развороченную молнию куртки, которую я все еще сжимал в руках.

- Опять, да? – охрипшим от крика голосом произнес он.
- Да, но все уже прошло, - я подполз к нему на коленях и обнял. – Все прошло, - он тяжело вздохнул, прижимаясь щекой к моей груди.

Так мы и сидели еще минут десять, пока противная, истерическая дрожь внутри не начала униматься.

***

- Дай мне руку, - попросил Билл и протянул мне раскрытую ладонь. Я послушно протянул ему руку, он перевернул мою кисть ладонью вниз и прижал ее к своей, лежавшей на фиолетовых шариках амулета. – Пусть все получится.

До постели мы добрались, когда уже перевалило за полночь. Разбор вещей и ужин не заняли так уж много времени, просто мы намеренно оттягивали тот момент, когда придется ложиться спать и проверять, подействует на нас амулет или нет. Было страшно. Хоть мы и решили, что не будем делать никаких выводов по крайней мере в три ближайшие дня. Лекарства ведь не всегда действуют сразу…

Мы немного помолчали, глядя на наши ладони, так уютно устроившиеся в коробке. Как будто она была предназначена именно для них. Потом Билл поставил ее на пол и задвинул под кровать. Выключив лампу на тумбочке, он лег рядом со мной, привычно положив руку мне на живот. Свет луны и тени деревьев за окном тут же нарисовали на светлой коже узор, отчего-то вдруг напомнивший мне нотный лист, но заполненный не нотами, а какими-то непонятными знаками. И я вспомнил то, о чем начал думать, когда Билл говорил с Дэвидом. Музыка. Мы так стремились к ней, мы стали музыкантами, но… Не из-за этого ли мы теперь находимся в этом незнакомом доме в нескольких километрах от Гамбурга и ждем, что нас вылечит от никому неведомой болезни вещь, похожая на детскую игрушку? Почему наша мечта обернулась против нас?

Я повернул голову к брату, чтобы сказать об этом, но его расслабленное лицо и мерно вздымающаяся грудь свидетельствовали о том, что мне лучше бы сделать это завтра. Если не забуду, конечно. Я закрыл глаза и приготовился к встрече с совершенно черной пустотой.

Ночь ожидания снов началась.

Отредактировано Karma (2012-03-16 17:02:17)

Radio Hysteria

Привет)

Спасибо!
Всегда приятно читать такие слова

Оно уже здесь.

Глава 1,5.

Парижская кошка.

Bill’s POV

Дождь кончился минут пять назад, и теперь, наверное, только редкие капли падают на плечи и лица прохожих, срываясь с тонких веток уже почти совсем облетевших деревьев. Осень смотрится в стекло балконной двери пасмурным свинцово-тяжелым небом, больно проткнутым огромной и нелепой стальной конструкцией, которую почему-то зовут башней...

Во влажном гнезде из смятого постельного белья затаилась до тошноты сладкая нега. И, кажется, что подушка, по которой рассыпаны твои черно-белые волосы до сих пор испуганно хранит все драгоценно-непристойные звуки, что я заставлял тебя издавать несколько минут назад. Намеренно вдавливая в бледную кожу ногти, разворачиваю к себе твое лицо. Капризные губы тут же кривятся, и остатки пошлого оранжевого блеска на них напоминают еще не высохший сок слишком спелого, возможно даже начавшего гнить фрукта. Сейчас бы такой съесть и непременно с сыром… Отпускаю тебя и, улыбаясь, медленно провожу раскрытыми ладонями по животу. Какие у нас сегодня извращенные  желания.  Извращенные и необходимые, как башня и как тяжелое покрывало с длинной бахромой, которое так сильно и приятно согревает, как я сам, жмурящийся на изгибы твоего тела и не понимающий, чего я больше хочу: поесть или тебя. Мне слишком хорошо, и пряное ощущение неудовлетворенной удовлетворенности разливается по телу, особенным пульсом отдаваясь ниже сердца, где бьется еще одно, не мое.

Мысли, вяло налезая одна на другую, все норовят совсем остановиться и усыпить меня. И здесь, в этой комнате слишком душно, с приятным ароматом нашей ровно наполовину искренней страсти, но все равно это – духота… Лениво поднимаюсь с постели, утаскивая с собой покрывало, и, потягиваясь, словно кошачье животное, иду к балкону. Кошачье животное? Как-то это немного по-другому называется. Но все равно – кошка. Дааа, кошка. Большая такая. Парижская. Нашедшая все, что ей было нужно в этой жизни и окончательно обнаглевшая и разленившаяся в ожидании еще большего счастья. И все же душно.

- Ты с ума сошел, на балкон идти в таком виде, - хрипло, как со сна, говоришь ты. Сам даже пошевелиться не хочешь – спугнешь все, что я заставил тебя чувствовать, что оставил у тебя внутри.
- Здесь слишком жарко, - вожу по стеклу пальцами. Прохладное.
- Билл, второй этаж всего…

Да, я и забыл об этом. На улицу мне нельзя. Узнают – потом вся пресса передавится самодовольством от того, что ухватили такую сенсацию. Легче дышать, может, станет, таким как я, но все равно же повыползут и новые служители информации…

- Не понимаю, о чем ты думаешь, когда так смотришь, - раздраженно бросаешь ты мне, загораживая свет и балконную дверь. Оденься хоть…
- Не о тебе, Киро, - хватаюсь за черные, самые длинные пряди в твоих волосах и тяну на себя. Пока не останавливаешься, уперевшись мне ладонями в плечи и запрокинув голову. Как будто не хочешь касаться меня. Нет, не меня. Только моего живота.
- У меня есть нормальное имя, - зло и обиженно сверкаешь светлыми глазами, на которых совсем размазалась подводка, в полумраке они зеленые.

Улыбаюсь. У тебя ничего нет, когда ты со мной. Пока ты со мной. Пока я с тобой играю.

- Отойди, - отталкиваю, заворачиваюсь в покрывало так, что пол лица только и видно.
- Простудишься и сам, и…
- Иди к черту.

Выхожу на балкон, жадно глотая сырой, холодный воздух. Впитывая, кажется, каждую деталь улицы, каждый миллиметр пока недоступного мне пространства, вглядываюсь во все лица, которые могу рассмотреть с такой высоты. Но не вижу того, которое мне всегда нужнее всех…

Tom’s POV

Гипнотизировать чашку кофе в полупустом кафе – это то еще занятие… Зато так у меня почти получается ни о чем не думать. Почти. Потому что гладкая темная поверхность со светло-коричневыми разводами напоминает мне твои глаза. Это пугает, но согревает куда вернее тепла, проходящего к ладоням через фарфоровые стенки чашки. И так нельзя продолжать. Нужно заказать что-то покрепче и перестать думать, запретить себе вспоминать.

Но я подношу чашку к губам и делаю глоток чуть приправленной корицей горечи. Совсем как полгода назад, когда ты теплым французским утром стер в моем сознании все границы, принципы и запреты. А после исчез. Оставив меня наедине  с музыкой, которая всегда казалась мне только дополнением к твоему голосу…

- Зачем, Билл? – спросил я, выслушав твою совершенно бредовую просьбу.
- Потому что ты меня любишь.
- Билл, я - твой брат, - мое и до этого бесполезно-слабое сопротивление было окончательно сломлено, когда я увидел, как твои босые ступни шагают по гладкому, нагретому солнцем паркету. Не мог оторвать глаз от разноцветных ногтей на твоих ногах – красный, черный, золотой, синий, оранжевый – и полупрозрачная ткань брюк, каких-то странных, восточного фасона. Невозможно было и дальше искать отговорки…И я не стал. Я покорно принял все, что ты так отчаянно хотел мне отдать. Покорился непонятно откуда взявшему желанию обладать твоим телом. Настолько сильному желанию, как будто я испытывал его всю жизнь, с рождения, как бы противоестественно это ни звучало.

Подошедший к моему столику официант что-то спрашивает, я воспринимаю его слова, только когда он повторяет их раз в третий, и прошу повторить заказ. Он неспешно уходит, и я замечаю, что на левом рукаве его старомодной рубашки не хватает одной пуговицы. Одной из трех. Вместо нее – лишь сиротливо свисающая сероватая нитка.

Я закрываю ладонями лицо. Как же мне тебя не хватает. Так странно, сейчас
вспоминая все, чем мы занимались в то утро, я не чувствую желания или страсти. Нет. Я только хочу, чтобы ты сейчас оказался рядом, хотя бы сидящим напротив меня за этим столиком. Мне не хочется тебя коснуться, поцеловать. Но я до жути сильно, даже не хочу, а просто жажду запереться с тобой в одной квартире или номере отеля – неважно, где, важно – чтобы никогда и никуда тебя больше не отпускать. Удержать любым способом. Связать, если понадобится, и кормить тебя с рук, с ложки, как ребенка, только моего. Только моего.

Я схожу с ума. Я это чувствую физически: внутри меня что-то рвется, мелко дрожит, стискивая сердце ледяным, скользким обручем. Не могу пошевелиться. Не могу закричать. Не могу вдохнуть…

“Cause I can be your sister,
And I can be your friend,
I can be your brother,
Your lover till the end.
Cause I’m the modern lover…” - доносится откуда-то издалека и все ближе. Ближе. Вздрагиваю от того, что кто-то касается плеча. Прилагая неимоверные усилия, убираю от лица руки и открываю глаза. Тяжело, как будто на каждом запястье висят гири.

А передо мной снова стоит официант. С большим подносом, укрытым белоснежной льняной салфеткой, а на ней – старинный телефонный аппарат с завитым в спираль шнуром и перламутровыми разводами по всему изящному корпусу…

- Что…? – едва получается произнести у меня. Но на большее я явно не способен, потому что до меня как-то резко доходит, что песня стала еще громче, что официант молча кивает на телефон, потому что он звонит. Звонит этой песней. Как любой нормальный уважающий себя сотовый телефон.

Я поднимаю трубку, и голос, певший о современном любовнике обрывается вместе с музыкой.

- Да.
- Том... Я знаю, что мне не надо было звонить, но я так хочу слышать твой голос. Том, скажи что-нибудь… Том…
- Билл, где ты?! Скажи мне, где! Скажи, Билл! Только не бросай трубку, пожалуйста, Билл! – я кричу во весь голос, кричу, потому что я не могу позволить тебе снова исчезнуть. Потому что хочу докричаться до тебя. Ты мне слишком нужен.

Но отвечают мне только неумолимые короткие гудки.

Позволяю телефонной трубке выпасть из руки. И бегу к выходу. Не знаю, зачем. Так просто надо. И все.

Сырой ветер бросает мне в лицо охапку желтых листьев и холодные капли, заставляя остановиться. Я застываю в миллиметре от проезжей части, тупо уставившись на вывеску магазина на противоположной стороне дороги. Marionnaud. Такие белые округлые буквы. 

Поднимаю глаза. Обреченно.

На втором этаже, на балконе, прямо над этой злосчастной вывеской, завернувшись в темно-оранжевое покрывало с зеленой бахромой стоишь… ты.

Возмущенные сигналы машин и визг тормозов, двор и полутемный подъезд. Я не знаю, в какую из квартир позвонить. Я нажимаю кнопки всех звонков подряд. Но открывается только одна. И за ней стоит парень с длинными черно-белыми волосами и размазанной по лицу косметикой. Знакомый. Не помню, откуда я его знаю…

- Где Билл?
- Тебе лучше уйти.
- Где мой брат?! – я хватаю его за ворот халата и рывком подтягиваю к себе, вдруг понимая, что, может, это вовсе и не та квартира, на балконе которой только что стоял Билл…
-  Отпусти его, - родной голос выбивает из моих легких весь воздух. Бессильно разжимаю кулаки и бросаюсь к стоящему в глубине коридора Биллу.

Он отступает назад, смотрит широко раскрытыми, испуганными глазами, кутается в это омерзительного цвета покрывало.

- Не надо, Том. Лучше уходи. Пожалуйста, - у него глаза блестят. И брови умоляюще сошлись на переносице. Он отворачивается и быстро, но какой-то странной, неловкой походкой уходит в комнату.

Догоняю, обхватываю за плечи и прижимаю к себе, зарываясь в до безумия знакомо пахнущие волосы. Не могу произнести ни слова, только часто дышу. Я ничего больше не хочу в этой жизни. Только пусть продолжается этот момент. Всегда.

- Отпусти меня… - ты вырываешься, царапаешься длинными ногтями, вынуждая меня только усиливать хватку. Тяжелое покрывало скользит, спадая с плеч, обнажая спину. – Том, отпусти! - я обхватываю тебя одной рукой поперек груди, натыкаясь второй на что-то выпукло-упругое, что ты отчаянно пытаешься прикрыть руками и краем покрывала. Резко разворачиваешься ко мне лицом, выскользнув из моих рук, но натыкаешься спиной на шкаф…

А я как загипнотизированный смотрю на твой живот. На твой большой, как у беременной женщины, живот. Шаг вперед, и я повторяю только что случившееся прикосновение. Трогаю теплую округлость и тут же отдергиваю руку, потому что чувствую легкий удар по ладони. Изнутри…

Отредактировано Karma (2012-03-16 17:03:15)

Radio Hysteria

Да)

Совсем не много. Не больше дня.

Время здесь не является определяющим фактором.

А вот это просто замечательно!

Глава 2,5.

Стальные лезвия любви.

Tom’s POV

***

Неправдоподобно ласковое для января солнце отражается в блестках ядовито-синим. Ты осторожно закрываешь глаза, лишая макияж сияния, и выдыхаешь дым третьей сигареты. Ты не волнуешься – волнуюсь я. Не чувствуешь, и как будто, не помнишь сейчас даже меня. В подтверждение, нарушаешь молчание, хотя мог бы сказать все глазами:

- Все ведь получится?

Не хочу подыгрывать и отвечать вслух, потому что не могу принимать тебя такого. Гротескно-красивого, чужого, и не столько от грима, сколько от готовности отдать себя не мне. Толпе, пришедшей смотреть, но не на тебя, а всего лишь на куски разной ткани... Ты не такой перед концертами: там тебе не придется никого играть, там ты бываешь только собой, и как ни странно – только со мной. Здесь…

Здесь и цель другая. Когда мы играем нашу музыку, мы ничего не отдаем. Только получаем, и – всегда слишком много. И мы не ждали бы сейчас с тобой твоего выхода на подиум, если бы не это «слишком много». Слишком много любви, которую ты сегодня вернешь людям. Небезболезненно.

Я протягиваю руку, касаюсь твоего плеча, неприятно утопая пальцами в черном меху на плечах твоей куртки, лишь слегка имитирующей предстоящий образ. То, что будет на тебе надето совсем скоро, конечно, прекрасно скрывает оружие, но… Почему нужно было придумывать тебе такой темный образ, если ты несешь свет? Не реагируешь, на мое прикосновение, и я обнимаю тебя сам. Ощущаю тепло, но не тебя. И у меня дрожат руки.

Скольжу пальцами под куртку и футболку под ней. Легкое касание к позвоночнику. И все снова - на местах. Ты прижимаешься ко мне, идеально соприкасаясь изгибами тела. Кажется, я даже слышу стальной скрежет двух плотно сцепившихся фрагментов мозаики. Ну, это, конечно, если бы кому-то пришло в голову сделать мозаику из стали. Хотя о стали чуть позже…
 
- Парни, выход через полчаса, пора одеваться, - заглядывает в комнату Дин… или Дэн Кейтен и как всегда улыбается. Они не нравятся мне оба. Но не из-за улыбок. Они не нравятся мне, потому что им слишком нравишься ты.

***

Bill’s POV

Поверхность черных, лоснящихся блеском перьев, которые украшают мои плечи на манер крыльев, очень мягкая. Я веду по ним пальцами, едва касаясь, потому что рискую сам напороться на скрытые под ними лезвия. Это было бы излишне – я родился с такой любовью, которую не каждому везет испытать. Мне всегда только жаль, что в тебе чувство, полученное от подобного замаскированным в моем костюме лезвий. Ты не любил меня от рождения.

До финального выхода несколько минут. Когда я шел по подиуму один, было не страшно. Не интересно, не ярко – никак. Может, потому что знал, что главная часть всего этого события впереди.

- Ты помнишь, о чем мы договорились? – спрашивает Дэн, уютно сидящий на подоконнике. Он вертит в руках незажженную сигарету, а я до глупости сильно хочу, чтобы он закурил. Отравил свои легкие дымом настолько серьезно, насколько это вообще возможно. Потому что я желаю ему и его близнецу только плохого. Они причинили тебе боль.
- Да, конечно. Вы получите то, чего хотите, - подтверждаю я свое однажды данное обещание. Я действительно дам им то, чего они так жаждут. И я зловредно не предупредил их об одной вещи. Не из-за того, что я думаю, что им не по плечу вечная любовь, которую они получат в качестве оплаты за организацию моего появления на  этом показе. Нет, они смирятся, и, может быть, даже найдут в этом определенное удовольствие. Просто я хочу, чтобы это было неожиданностью в отместку за то, что они заставили тебя думать обо мне гадости.
- Нaш выход, - спокойно произносит Дин, все это время стоявший возле открытой двери, не сводя глаз с треугольно-розового циферблата часов. И даже тут пропаганда толерантности к сексуальным меньшинствам. Когда люди поймут, что у любви нет различий…?

***

Tom’s POV

Шествие парней в довольно однотипной джинсово-кожанно-блестящей одежде завершается. Наконец-то. Нет, не то чтобы меня это раздражало. Просто мне неинтересны новые сочетания, формы, цвета, фасоны. Высокая мода, возможно, и искусство, но совсем не мое. Во всем этом меня интересует только кровь, талантливо нарисованная гримерами на лицах моделей. Сидящие вокруг меня люди постоянно делали предположения о том, что это значит. Кто-то говорил, что это подчеркивает мужественность. Кто-то рассуждал о выражении таким способом подчиненной роли модели – делает из нее дизайнер, что хочет, даже если это требует кровавых жертв. Но ни один из них не догадался, что все это – своеобразное предвкушение того, что должно произойти в конце показа…

А в дальнем конце подиума приземляется лифт. В нем – ты и Кейтены. Ты улыбаешься. Устал и, как я, радуешься, что все сейчас закончится. Или тебя радует то, что приближается момент, когда тебе придется расплатиться с дизайнерами?

Тут же одергиваю себя. Я не хочу так думать. Но они полунамеками и недосказанными фразами сделали свое грязное дело – заставили меня в тебе сомневаться. Пытаюсь сосредоточиться на кровавых пятнах, заляпавших врачебную форму Дина и Дэна. Захотели показать, что тоже причастны к тому, что сейчас сделаешь ты. Жаль, что они будут стоять позади и их лезвия не заденут. Очень жаль, что у них не будет шанса почувствовать ревность, изводящую меня сейчас.

Вы уже дошли до середины помоста, и ты убираешь руки с плеч близнецов, выходишь вперед. Еще несколько быстрых шагов, в которых очень заметно нетерпение и страх. Все будет хорошо, не переживай.

Останавливаешься почти на самом краю и, положив руки на бедра, обводишь весь зал пристальным взглядом. Как будто спрашиваешь: «Готовы?». Ты всем им нравишься. Они в восхищении. Они готовы. Только не знают, к чему…

Я осторожно сползаю с кресла на пол и в считанные секунды оказываюсь под самым краем подиума. Прижимаюсь к нему спиной.

Жалею о том, что не вижу тебя.

Но чувствую движения.

Резко поднятые руки.

Механизм запущен.

Лезвия летят.

***

Bill's POV.

Мгновенный блеск сотен остро заточенных стальных лезвий. Невыносимо чувственный стон боли – общий на всю собравшуюся здесь публику. Но мне некогда рассматривать раненых. Я только краем глаза замечаю преобладание красного в пестром людском море, искаженные страданием лица; и спрыгиваю с подиума.

Ты тут же ловишь меня за руку, и мы бежим. Сейчас главное – как можно быстрее и незаметнее скрыться. Пока все заняты своими ранами.

У нас очень мало времени. Сталь, поразившая большинство зрителей уже начала процесс проникновения.

Ты тащишь меня за руку вперед. А я едва успеваю на своих проклятых каблуках. И прямо перед нами падает мужчина средних лет. У него на груди большое кровавое пятно, но лезвия уже не видно. Оно уже полностью в его теле. Еще минут десять-пять, и он перестанет чувствовать боль. Мы не успеваем.

До заветной двери в подсобные помещения – метров десять. А за нас все чаще цепляются руки приходящих в себя людей. Гул голосов становится все громче. Стихают крики.

Ты дергаешь заветную дверь за ручку. Заперто.

Я отмахиваюсь от пытающейся что-то сказать мне женщины в ярко-розовом костюме.

Ты колотишь ногой в дверь.

К нам подходят двое, нет, трое человек. Все протягивают окровавленные руки.

Быстрее!

Четко слышен звук отпираемого замка.

Я отталкиваю цепляющиеся за меня руки.

И ты буквально затаскиваешь меня внутрь темного помещения.

Дверь захлопывается.

Успели. 

***

Tom’s POV

В номере я первым ухожу в ванную. Мне необходимо смыть с себя все взгляды, которые так любишь впитывать ты. Как иссохшая почва – воду. И отгоняю подальше мысль о том, что от слишком большого количества воды земля неминуемо превращается в грязь.

А когда я заканчиваю стирать капли воды с последнего еще не до конца сформировавшегося на моем предплечье лезвия, я понимаю одну очень важную вещь. Я отомщу. За все те мысли, за всю ту ревность, за все то отвращение, которое чувствую, представляя, как они будут прикасаться к тебе… Я не хочу верить сейчас самому себе. Все просто не может быть так. Ты – не можешь быть таким.

- Прекрати, - шепотом обращаюсь к своему, отраженному зеркалом лицу. – Прекрати, может, все совсем не так, как ты думаешь…

И мне так хочется не отпускать эту надежду.

***

Bill’s POV.

Сижу на полу перед телевизором, и солнечные зайчики скользят по экрану, мешая мне смотреть репортаж о странном завершении модного показа Dsquared. Я слышу твои шаги, когда репортер высказывает предположение о том, что дизайнеры создали иллюзию взрыва и впивающихся в тела зрителей осколков с помощью какого-то распыленного в воздухе вещества и игры света. Замечательно. То, что все «раненые» после этого полюбят кого-то, с происшествием на показе вряд ли кто-то соотнесет.

- Задерни шторы, пожалуйста.

Ты выполняешь мою просьбу, и четыре полусформировавшихся лезвия – два на спине, два на обеих руках – перестают отбрасывать раздражавшие меня блики. Как же нам было страшно, когда после первых удачных концертов, они начали образовываться на наших телах. А потом – даже понравилось, и мы открыли, что не только любовь посторонних может способствовать рождению этого странного «оружия»…

- Чем они все объяснили? – спрашиваешь ты, прерывая мои приятные воспоминания. Очень раздраженно. Не думаю, что тебя так злит этот выпуск новостей. Причина в другом.
- Иллюзию летящих лезвий – световым эффектом; боль, которую почувствовали зрители – использованием психотропного газа; насчет крови, оставшейся на одежде – предполагают, что она лилась откуда-то с потолка… - перечисляю я все, что узнал из новостей. – У нас все получилось.

Я улыбаюсь тебе. Ты стоишь посреди комнаты. Напряженно, неподвижно. Мне не нравится, как ты смотришь на меня. Мало того, что сверху вниз, так еще и с такой злостью…

- У Кейтенов хватит денег, чтобы полиция насчет газа не возмущалась?
- Будем надеяться, что расплатятся, - пожимаю плечами я. – В конце концов, это ведь еще и классная реклама для их посредственной одежды.
- Ну да… - соглашаешься ты, делаешь глубокий вдох, как будто к чему-то готовясь, и спрашиваешь: - А когда и чем расплатишься с ними ты? И вообще, Билл, все это грандиозно и прекрасно, и мы избавились от очень большого количества лезвий, и нас ни в чем, похоже, не заподозрили, но…
- Я уже с ними расплатился.

Встаю и подхожу к тебе. Провожу ладонью по почти целому лезвию у тебя на левой стороне груди. Здесь всегда они формируются быстрее всего. Ты, полуприкрыв глаза, резко выдыхаешь. Знаю, что это нечестно – прикосновение к стальным поверхностям наших тел – это ласка за гранью нежности.

- Как… - едва справляешься с участившимся дыханием.
- Я отдал им одно лезвие. Двустороннее.

Несмотря на все то, что ты себе напридумывал обо мне и дизайнерах, ты слегка краснеешь. Хорошо помнишь, что ты со мной сделал, чтобы это лезвие образовалось…

- И это все, чего они хотели?
- Не все. Но получили они только друг друга.

Отредактировано Karma (2012-03-16 17:07:56)

Radio Hysteria

А я подумала, что оно было настолько непонятным, что ты решила не писать коммент)

Судя по всему, это комплимент))

А можно озвучить непонятности?

)
Приятно, что написанное мной производит такой эффект.