И чем он заслужил такую честь...
А я как всегда за Дэвида. Наверное, поэтому ему чуть ли не больше всех и достается...

Да уж, Би что-то совсем от рук отбился. Будем воспитывать...

А где еще? Хочу еще! Скинь ссылочки или названия в почту, если не трудно )))

Ну и кто тогда писать будет?! Нет уж, сплошной гет разводить не будем)))

Н-да, стоило мне ненадолго пропасть, уже и темку прикрыли.
~Little_Girl's_Dream~, благодарю за исправление темы.

Спасибо всем читающим и... продолжаем!

26.

“Wenn dieser Tag der letzte ist,
Bitter sag es mir noch nicht.
Wenn das das Ende für uns ist,
Sag’s nicht, noch nicht…”

“Если это последний день,
Пожалуйста, не говори мне об этом.
Если на этом для нас все закончится,
Не говори, не сейчас…”

“Der letzte Tag”/“Последний день”, Tokio Hotel

Задумчиво-медленный поворот кольца вокруг большого пальца, усталый взгляд. До следующего самолета еще полчаса. Небо Берлина хмурится, но рейс не отменят. А Биллу всегда хотелось. Хотелось задержать именно это время – вроде и тур уже закончился, все завоевано, все доказано – не важно, что только на этот раз – а серость внеконцертной жизни еще не началась. Моменты идеального, рафинированного счастья. Но их не должно быть слишком много…
Билл посмотрел на Дэвида и обнаружил, что тот тоже на него смотрит и, похоже, давно. Отведя глаза, Дэвид подошел к волчонку, стоявшему у огромного, во всю стену окна, выходившего прямо на летное поле. Сколько бы он хотел сказать ему сейчас, и сколько останется невысказанным…

- Дэвид…

“Я смотрю в твои светлые глаза – они такие близкие, такие родные. Но сегодня, как и всю последнюю неделю, ты что-то пытаешься спрятать. И от этого до боли знакомый светло-голубой цвет летнего неба кажется просто подкрашенным льдом…”

- Да?

“Волчонок, не надо… Я все равно не скажу. И постараюсь, чтобы ты никогда не узнал. Правда ничего не изменит – не спасет нас…”

- Ты мне так ничего и не скажешь.

“Вот видишь, я даже не спрашиваю. Я и так это знаю. Мы вместе всего два года, а кажется – что всю жизнь. Именно так, Дэвид. В тот день, когда я увидел тебя впервые, в первый раз услышал твой голос, мне показалось, что ты никогда не был чужим, что я знал тебя всегда. Всегда, и настолько же глубоко, как самого себя”

- О чем?

“Нет, даже не проси. Я не представляю, как, глядя тебе в глаза, скажу, что я твой отец. Не смогу. Ты не останешься один. У тебя есть Том… Ты ведь любишь его?”

- Ты знаешь.

“Как же мне хочется схватить тебя за воротник этого серого пальто, вот так вцепиться и не отпускать, пока ты не скажешь, наконец, что заставляет тебя выстраивать между нами стену; хочу кричать на тебя, может, даже ударить, только чтобы ты перестал врать и не прятал больше глаз! Но я этого не сделаю. Нет. Я едва сдерживаюсь, боюсь переступать эту черту мнимого спокойствия. Нервы натянуты не хуже струн на гитарах Тома. И у меня такое чувство, что если я сорвусь сейчас, назад дороги уже не будет…“

Дэвид провел рукой по гладким черным волосам и прижал Билла к себе.

“Как же мне страшно, волчонок!  Я так боюсь оказаться слишком нужным тебе. Боюсь причинить тебе слишком большую боль… Но так надо. Так будет намного лучше, для тебя. Тебе придется научиться быть сильным или… сгибать стержень души еще сильнее. Я так боюсь за тебя!”

- Две недели, Дэвид. Хотя мне кажется, что я вернусь раньше. Так долго я без тебя не выдержу.

“А еще это противное, ноющее предчувствие чего-то неотвратимо надвигающегося… То стихает, то набрасывается со всей силой, как сейчас. Дэвид, не отпускай меня никуда!”

- Ну, ты же будешь не один. Том позаботится о том, чтобы ты не скучал.

“Больше всего на свете мне сейчас хочется увезти тебя с собой. Не важно куда, главное – чтобы подальше. Нельзя. Ты никогда не был моим, как бы мне ни хотелось. И в то же время, ты – мой, ты был моим всегда и будешь. Этого нам изменить не дано”

- Слушай, а чего к самолету, когда он приземлился, полиции понаехало? Нас в родной стране уже как особо опасных преступников встречают? – Билл заставил себе перестать углубляться в мысли и сменил тему.
- Нет, просто…- не смотря ни на что Дэвиду стало смешно, вот только смех получился немного нервный, - просто стюардессы подумали, что вы там в туалете подрались.
- Ну, это как сказать…

- И не приеду! – крик Тома заставил их обернуться.
- Том, ты чего? – спросил Дэвид, глядя, как тот раздраженно бросает сотовый в рюкзак.
- С Симоной поругался, - он всегда звал мать по имени, когда злился на нее.
- Что не поделили? – улыбнулся Билл.
- Мою “неправильную” ориентацию! И с каких пор она вообще решила начать указывать мне что правильно, а что нет?!
- Том? – Билл пошел к брату, который с ногами забрался на сиденье и обхватил голову руками. – Том? Ты ей что, ВСЁ рассказал? – Дэвида он взял за руку и вел за собой.
- Нет, сказал только, что с парнем встречаюсь, а она сразу о каких-то внуках запричитала… Не поеду домой! - угрюмо заявил он.

Так и решили. Билл отправился домой – устанавливать перемирие с непонятно с чего решившими заняться воспитанием своих сыновей родителями, Том – в Гамбург, ждать брата в их еще не до конца обставленной и слишком пустой для одного квартире. 

***

Пока Дэвид ехал в машине, ему казалось, что он точно знает, как он сообщит все Тому. Мысли легко складывались в слова и объяснения. И, неторопливо продвигаясь в транспортном потоке дневного Гамбурга, он даже сумел убедить себя в том, что он спокоен. Или, по крайней мере, кажется безразличным, хотя бы самому себе…
Но стоя перед дверью студии, где Том должен был записывать свои партии для “Geh”, которую было решено выпустить синглом прямо к рождеству, он понял, что растерял все слова. Только вот выбора у него не было. И он решительно открыл дверь.
Том был в комнате один. Он стоял у окна, положив гитару на широкий подоконник и медленно скользя пальцами вдоль струн, изредка подцепляя одну, заставляя отпустить звонкую ноту, и тут же касаясь всех струн одновременно, всей ладонью, не позволяя звучать слишком долго…
Дэвид схватился рукой за косяк, поставив ногу перед закрывающейся дверью – только бы не хлопнула. Этот жест… Струны, покорно звучащие и замолкающие по велению гитариста…
“Ты так ласкаешь эти струны, я хочу быть на их месте”, - всякий раз говорил волчонок, когда Дэвид задумывался о чем-то с гитарой в руках и бессознательно начинал играть со струнами.
Это же его привычка… Как такое может быть? Ведь это невозможно? Или наоборот – вполне обычная вещь? Что странного в том, что сыну досталась привычка отца?

- Дэвид? – Том все-таки почувствовал чье-то присутствие в комнате и обернулся. – Ну ты долго. Зачем ты просил тебя подождать?
- Пробки на дорогах жуткие. Как запись? – Дэвид пытался говорить непринужденно.
- Хорошо, уже закончил.
- Том… Я хотел тебя кое о чем попросить, - он присел на край стола, упираясь ладонями в твердую поверхность. – Том, мне очень нужно, чтобы ты сообщил брату одну новость.

Том непонимающе нахмурил брови и снова задел струну, тут же заглушил ее голос ладонью.

- Ты что ему позвонить не можешь?
- Не надо звонить. Ты скажи ему, когда он вернется, завтра.
-  Ну ладно. Что ему сказать-то? - Том подозрительно посмотрел на продюсера. Почему он так волнуется?  – Что-то случилось? – спросил он вслух.
- Да. Я… - Дэвид понял, что не может больше произнести ни слова. Он смотрел в карие глаза, вспоминая глаза совсем другие… Нет, точно такие же… И все же – другие.
- Дэвид, да что случилось? Что с тобой? – не то чтобы Том проявлял какую-то заботу о ставшем с недавнего времени ненавистным продюсере, просто тому было так явно плохо…
- Том, в январе я женюсь. Скажи Биллу. И…постарайся как-то…помягче, - Дэвид резко развернулся, и уже у двери сказал. – Двадцать третьего состоится помолвка, я приглашаю вас всех, - и он ушел.

А Том остался стоять у окна в полном недоумении. Дикая, почти животная радость уже растянула губы в улыбке, но холодок, оставленный словом “помягче” уже начинал пробиваться сквозь триумф неожиданной и неотвоеванной победы. Женится?! Зачем? На ком? И как он должен сказать об этом Биллу? И главное – почему он?!

***

Солнечные лучи – сквозь разорванные в клочья облака. Редкие холодные крупинки – прямо по сердцу. И не снег, а какая-то жалкая пародия, летящая с неба только для того, чтобы сразу превратиться в грязь… Дэвид прикрыл глаза рукой и глубоко вдохнул, – но холодный воздух не бодрил, только заставлял еще сильнее ощущать безразличие, которое им овладело. Как будто только сейчас он понял, что ему предстоит. А ведь это только начало. И говорил он с Томом. Это должно было быть легче… Но ему постоянно казалось, что на него смотрит волчонок. Близнецы…
Громкий стук каблуков отозвался в груди гулким эхом. Хелена… Черт, он ее уже по шагам узнаёт… Он же просил её подождать в машине!

- Ты что-то долго, - недовольно проговорила блондинка в короткой, темно-серой шубке и не замедлила повиснуть у Дэвида на шее. – Никак не мог распрощаться со своим Томом?  Ты вроде только с младшим спишь…
- Хелена, не надо… - Дэвид с неприязнью скользнул взглядом по черным прядям, появившимся в ее волосах совсем недавно. Негатив любимой фотографии. Еще одна рана. – Зачем ты покрасила волосы?

Хелена приторно-сладко улыбнулась и посмотрела на Дэвида с сумасшедшим азартом.

- Знаешь, я все думала – надо или не надо. Но сейчас, глядя в твои глаза понимаю – оно того стоило. Твои глаза сейчас… Эта боль. Я могла бы любоваться на нее вечно, - она провела по его щеке велюровой перчаткой, мягко, но, заставляя вздрогнуть, как от удара.

Том вышел из здания и, увидев продюсера, стоящим возле входа, остановился.  Он внимательно посмотрел на Хелену и с плохо скрываемым удивлением приподнял брови.

- Знакомься, Том – моя невеста, Хелена.
- Очень приятно, - пробормотал Том, презрительно и полувопросительно глянул на Дэвида и спешно зашагал прочь.

Этот взгляд вывел Дэвида из апатии. Осуждения от Тома он не ожидал. Он почему-то думал, что только обрадует его. Но в карих глазах явно читалось: “И вот на это ты променял моего брата?!”. И это презрение… Он предпочел бы ему равнодушие. Нет, сколько бы он ни думал о том, что это его сын, как бы ни поражали его вот такие случайные жесты как сегодня, что-то в Томе его всегда настораживало. Непредсказуемость, порывистость и какая-то всегда неожиданная жесткость и даже грубость, которая, казалось, так и ждала повода вырваться на свободу.
Влажное тепло скользнуло по губам, обволакивая их приторным вкусом ванили. А теперь нужно закрыть глаза, утопить все мысли и чувства в ненависти, которая хоть и только взяла разбег, но грозила в скором будущем превысить все возможные пределы. И он целовал губы женщины, которая лишила его всего, что давало силы жить душе и сердцу, а теперь стремилась завладеть еще и телом.