К сожалению об этом меня никто не предупредил... Ладно, чего уж теперь, буду записываться в мазохистки!

Спасибо звучит как-то мелко. Не знаю, что ответить. В отзывах на мои попытки писать (есть у меня графоманская привычка кропать рассказики, недавно была даже идея на кое-что покупнее, но пока, видно, не судьба) я получала или недоумение, или возгласы о том, какую дрянь я пишу. Так что я в шоке. В хорошем смысле. )))

Не грусти. Хотя обещать, что эта история закончится хорошо, не могу. Наиболее вероятен очень негативный конец. Но кто знает...

Вау! Успехов в гимнастике!!!
Слово - великая вещь! Раз на такие подвиги после прочтения тянет.

Вот она. Прода. Бр-р-р, как бы ни пришлось после следующей проды добавить в характеристику фика BDSM...

7.

“Darling, take me home,
To the castle made of skulls and bones.
Sing me a song to remind me where I belong,
In your arms, my love, in cold blood”
“Love in cold blood”, H.I.M.

“If you fall I’ll catch,
If you love I’ll love,
And so it goes, my dear,
Don’t be scared,
You’ll be safe, this I swear
If you only love me…”

“The Misery”, Sonata Arctica

Глядя в зеркало, Билл раздраженно дергал себя за осветленные пряди. Ему казалось, что парикмахер перестарался с укладкой.

- На выход! – рявкнул в приоткрытую дверь Георг.
- А где Том?

В дверном проеме появилась голова и рука, придерживавшая на лицо волосы, спадавшие на лицо.

- Здесь где-то шатается.
- Что если выступление фанерное, то мне на себя можно его гитару повесить?! – Билл схватил гитару, лежавшую на диване.
- Не психуй, - Том протолкался в гримерку мимо Георга и забрал инструмент из рук брата.
- Кто бы говорил. Не я же бегаю по гостинице в истерике оттого, что какой-то журнальчик назвал меня геем, - Билл поморщился от грубости своих слов, но их уже было не вернуть.

Жалобно звякнула и порвалась струна. Беззвучно выругавшись, Том полез в рюкзак за запасным комплектом.

- На правду ведь не обижаются, - похоже, он решил принять вызов близнеца.
- В смысле? – Билл поймал отражение брата в зеркале, краем глаза заметив, что волосы все-таки начесали слишком сильно.
- Я про твои…отношения с Йостом, - Том провел пальцем по замененной струне, и повернул колок, увеличивая натяжение.

Взгляд Билла метнулся к двери, но она была закрыта. Георг ушел, оставив их переругиваться наедине.

- А ты что, ревнуешь? – плавно покачивая бедрами, Билл подошел к Тому вплотную и коснулся руки, зажимавшей струны на ладах.
- Это твоя жизнь, - Том отвел глаза в сторону.
- А тебя, значит, моя жизнь не волнует? – он сжал руку, заставляя струны впиться в пальцы брата.

Том упрямо молчал, чуть морщась от боли.

- Том, хватит делать вид, что ты меня не слышишь и не видишь! Это глупо. Том, я хочу тебе сказать…
- А я не хочу ничего слышать! – закричал Том. - Пойдем, нас уже ждут, - уже тише произнес он и, крепко сжав ладонь брата, потащил его навстречу с толпой слуг неуемного человеческого любопытства.

Лавина взглядов обрушилась на четверых музыкантов и их продюсера, испытывая хладнокровие на прочность. По аудитории пронесся возбужденный гул, когда близнецы как всегда сели рядом. И ведь как всегда. Но так по-другому. Ведущий программы начал беседу. Однако традиционные, ничего не значащие фразы довольно быстро сменились острыми иглами вопросов о личном. 

- Правда ли, что ваш брат собирается покинуть группу?

- Да. Потребность творить не терпит границ, как бы ни было жаль, - говорит Билл и замолкает.

Пристальный взгляд Дэвида: “Не говори больше ничего. Сорвешься. Они именно этого и ждут”.

- Как вы относитесь к интервью и фотографиям под заголовком “Твинцест”?

- Увидев это, я был шокирован. Но зато теперь я понимаю, почему все известные люди так не любят журналистов. Это естественно. Ведь журналисты олицетворяют собой страстное желание всех людей – судить, - отвечает Билл и чувствует напряжение брата, которому тоже предстоит ответить за то, чего он не делал. За то, в чем не виноват. И что самое страшное – обвинить некого.

- Мне не хочется тратить слова на то, чтобы говорить, насколько это глупая идея. Просто я не могу понять, почему все считают нас такими извращенцами.

Йост громко поставил стакан с минералкой на стол. Том прекратил свои рассуждения, он намек понял.

- Я не придаю этому особого значения. Люди вольны жить, как им хочется, - произносит Георг и сам пугается того, что сказал. Но уже поздно.

- Это все одновременно смешно и грустно. Но интересно. Кстати, почему бы кому-нибудь из журналистов не написать роман? По крайней мере, это будет произведение искусства, а не дурацкие сплетни.

Дэвид прячет улыбку: всегда молчаливый Густав выдал очередной шедевр. Хотя и довольно вызывающий.

- А у вас когда-нибудь возникали подобные мысли или чувства? – задает Биллу вопрос один из зрителей.

- Нет, - пожалуй слишком поспешно отвечает Билл. – А почему вы спрашиваете об этом именно меня? Может, Георг ответит интереснее, - коварная улыбка, под которой вряд ли кто-то разглядит правду.
- Просто так.

Просто так. Просто чтобы сделать больно и полюбоваться на чужие мучения. Или еще лучше, вытянуть на откровение и всласть покопаться в кровоточащей ране. Можно потом даже извиниться, смущенно улыбнуться. Только улыбка почему-то чересчур напоминает оскал зубов хищника. 

Наконец словесный поединок закончен. Вроде бы – ничья. Никто ни в чем не разубежден, значит - не разочарован. Мечи – в ножны. Место оружия занимают музыкальные инструменты. Вот только опять неприятность – фонограмма. Том зло сжимает руками гитару. Георг вроде бы спокоен, но его лицо довольным не назовешь. Густав прячется под козырьком кепки. Что же делать тому, кто не может спрятать глаз и выместить зло на ничего не чувствующем полированном куске дерева? Играть.
Бархатистые аккорды клавишных. Кто видит на сцене синтезатор?! Билл прикрывает глаза и тихо вторит словам о пустых ночных улицах, холодном ветре и замерзшем солнце. Он сильно сжимает микрофонную стойку, до боли в пальцах, ослабляет хватку и обрушивает на зрителей взгляд полный отчаяния. Хоть сейчас на обложку журнала. Но... “Wir dürfen unsere Glauben nicht verlieren!” (1). И он верит. Да, тысяча морей между ними двоими, но все видят только расстояние вытянутой руки. Да, разделив несколько прикосновений, они обвинены во всем, что смогла произвести на свет больная фантазия людей. Это роль без возможности импровизации, но только публика не тянет на театральную. Азарт, с которым глаза ищут подтверждения грязным мыслям, сравним с тем, как в Древнем Риме наблюдали за боями гладиаторов. Смерти и опасности здесь нет. Лишь сдавленные тисками гордости и страха эмоции. И все ради развлечения. Цирк. И Билл играет по правилам. На самом напряженном отрезке песни, обещая не брать с собой никого и ничего, он ставит ногу на усилитель, вызывающе прогибается вперед. Резкий разворот, и он уже грациозно тащит за собой стойку от микрофона, подходит к брату и поет слова “Lass dich zu mir treiben” (2) только ему.

Билл держал себя в руках ровно столько, сколько его видели посторонние. Потом убежал в гримерку и запер дверь. Дэвид терпеливо стучал и уговаривал открыть, пока не услышал тихий щелчок открывшегося замка. Войдя в комнату, он не сразу увидел Билла. Оказалось, что он стоял рядом с дверью.

- Больно. Я знаю. Но ты ведь понимаешь, что по-другому в шоу бизнесе не бывает. Это джунгли. Людей здесь нет.

Дэвид коснулся плеч Билла, и тот сразу обнял его. Сжал в руках складки просторного плаща, словно боялся, что перед ним призрак. И глубоко дышал, глотая слезы и слова. Ведь до машины еще нужно было дойти. Ослепительно улыбаясь. А значит, макияж должен быть в порядке.

- Тихо. Тихо. Все уже кончилось, - прошептал Дэвид, прекрасно зная, что это не так. Все только началось. И никому не известно, когда закончится. А главное – как.
- Увези меня отсюда…
- У входа толпа. Хочешь выйдем через черный ход?

Билл отстранился и отрицательно покачал головой. Он сделал еще один глубокий вдох и поднял на Дэвида сухие глаза.

- Я смогу. Пойдем.

Стараясь не выдавать восхищения, Дэвид открыл перед ним дверь. И пошел следом, отставая шага на три. Постепенно он понял, что удивлен. Впервые его волчонок не отступил.

Наконец-то тонированные стекла охраняют от взглядов. Но Билл только через пару кварталов кладет голову на плечо Дэвиду. Неудобно. И на следующем светофоре он разрешает себе ощутить щекой приятную шероховатость джинсовой ткани.
Закрыв глаза, он слышит, как по крыше машины начинают стучать капли.

- Дождь?
- Да непонятно что. Мокрый снег вроде.
- Звук холоднее, чем у воды. Так хорошо…

Дэвид сворачивает в тихий проулок и глушит мотор. Только шепот полузамерзших капель, полурастаявших снежинок. Полунастоящее спокойствие.

- Дэвид?
- Да.
- Том поцеловал меня сегодня.

Дэвид перехватывает взгляд своих испуганных глаз в зеркале заднего вида. Как сильно он любит своего волчонка? Сколько он сможет ему позволить?

- Ты хочешь…
- Я не смогу без тебя, - Билл поднял голову, встал коленями на сиденье и пристально посмотрел на Дэвида. Отчаявшись поймать взгляд, он развернул его лицо к себе, запустил пальцы в волосы. Несколько секунд немых слов, только глазами. Ясно. Билл прижался щекой к щеке Дэвида. – Я не знаю, как и почему, и мне, в общем-то, все равно. Но пусть все будет так, как было.
- Хорошо, - нескрытый вздох облегчения.

Дэвид тихонько тянет за галстук и хитро улыбается.

- Мне кажется, или этот галстук еще вчера лежал в моем чемодане, - но вместо ответной улыбки видит замешательство. Но не дольше пары секунд.

Билл стаскивает с себя галстук, расстегивает массивную цепь и, приподняв волосы, показывает след укуса.

- Том?!
- Да. Он… злится. Потому что не может себя сдержать.
- Помоги ему сдаться.
- Но как? – слишком громко, почти крик. Больной вопрос.
- Придется тебе проявить инициативу. Знаю, не твой стиль, но… - гладкая зеленая ткань скользит по перчатке без пальцев, соединяя ее с замысловатым переплетением цепочек на втором запястье, совсем нетугой узел. – Мне кажется, что тебе не придется прилагать много усилий. Вот, например, сегодня твое выступление было выдержано в очень подходящем настроении. - Дэвид касается края раны, а другой рукой тянет на себя свободные концы импровизированной веревки, чуть касается губами разорванной кожи. Сдавленный стон.
И они возвращаются в отель. Быстро бегут под холодными слезами осени. Поднимаются на свой двенадцатый этаж. Пустой коридор. Ключи. Замок. Не зажженный свет и табличка “Не беспокоить” на дверной ручке.

(1) Мы не должны терять веры.
(2) Позволь себе стремиться ко мне.

Отредактировано Karma (2008-04-20 11:23:41)

Спасибо за прием!!!)) Но в самоубийцы я больше не вернусь....

Не только. Я боюсь, что они даже слова такого не знают.

А я не умею их писать.

О, вот теперь точно не на шутку зацепило.

Ну конечно НЕ делал.

Просто я на собственной шкуре испытала выступление под фонограмму. Угораздило один раз в студенческом концерте...  С тех пор играю только в спектаклях, где даже никаких микрофонов. Поп-здвезды из меня не вышло. Чему я дико рада! ))

А я почему-то сомневаюсь в этом. Хотя, смотря что считать силой...

Перенимаю тактику. В " Убивая любовь/Разрушая жизнь" я почувствовала это очень хорошо.

Вот и прода.
И не BDSM... а чистое... Блин! Ну чего ж я заранее все рассказываю! Замолкаю.
Читайте!

8.

“It's a beautiful lie                                    “Это красивая ложь,
It's a perfect denial                                   Идеальное отрицание.
Such a beautiful lie to believe in               Такая красивая ложь, чтобы верить,
So beautiful, beautiful it makes me...”       Но эта красота заставляет меня…“

“Beautiful lie”/ “Красивая ложь”, 30 seconds to Mars

Было темно. А потом – свеча. Да и то далеко, в самом дальнем углу. И холодно – не только от промокшей одежды, а просто внутри. Поэтому и коньяк пили подогретым, дожидались, пока оттает то ли душа, то ли сжавшееся в едва различимый комочек “я”. Никаких слов. В них – одно разочарование. Ставший более смелым взгляд из-под постоянно спадающих на лицо длинных волос. Безупречность черного шелка. Трепетная дорожка из поцелуев по внутренней стороне предплечья. Не разобрать тихое бормотание, кажется, в нем и смысла-то нет.

- Не важно, - шепчет Том в ответ, - все потом. Все сейчас не важно, - и обнимает сзади за плечи. Узкую футболку – скорее на пол. Совершенство гладкой кожи жжет губы огнем вседозволенности. Восточный аромат и горьковатый привкус на губах. И уже не возможно дальше так, не оборачиваясь.

- Нет, нет. Не двигайся, - просит Том.

Вместо ремня на джинсах – толстая цепь. Холодные звенья соблазняют железной твердостью. Он оборачивает цепь вокруг тонкой шеи, зацепившись за волосы, получает в ответ вскрик. Карабин плавно движется мимо отверстий звеньев, затягиваясь скользящей петлей.

- Разденься.

Одежда покорно упала на пол. Послушность щекочет нервы, расставляет силки желаниям. Он наматывает цепь на руку. Не спеша. Постепенно заставляя прижиматься спиной все ближе и лишая воздуха. Чуть ослабляет.

- Только молчи.

В заднем кармане его джинсов – нож. Небольшой. Он им струны обрезает, чтобы с грифа не свисали. Очень острый. Кладет его на постель.
Резко врывается внутрь. Больно, даже ему самому больно. Слишком быстро. Но есть в этой боли что-то освобождающее. Резкие движения бедер. Нет. Уже слишком мало сопротивления.
Лезвие ножа блестит так призывно. И Том хватает его прямо за этот блеск. По пальцам капает кровь. Как же все это не важно! Он сжимает рукоятку в кулаке и прикладывает лезвие к гладкой спине. Вроде бы даже страшно, взять вот так и нажать. Решается. Податливая мягкость, выступающий из-под стали алый цвет. Он не удерживает стона, когда боль заставляет сжиматься тело, внутри которого находится его плоть. И он продолжает резать. Каждая судорога – как маленький оргазм.

- Хватит… так больно… - и не крик, а обессиленная мольба.

Незнакомый голос. Кто это? Зачем?

- Я же просил тебя молчать!

А она откидывает волосы с лица, оборачивается. Он не знает ее.  И губы в кричаще-красной помаде. Классическое сочетание черного и красного – искривленный болью рот не по годам опытной гейши. Случайная. Фанатка. Зачем же ты шаталась рядом с отелем именно этим вечером? Ты хотела продолжать поклоняться? Делай это. Теперь ты знаешь, что служение богам твоей одержимости это не удовольствие. Это дикая боль. Наслаждайся!
А он уже не может сдерживать волны паники, затопляющие разум, и отпускает их на волю. Удар и крик. По подбородку – красное, не капает, а льется. Кулак немеет, но он бьет еще. Уже не по лицу, просто наотмашь, куда придется. Попадает по руке. Что-то противно хрустит.
Она медленно поднимается с пола, но к двери ванной бросается слишком быстро. Раздражает его эта поспешность.
В самый последний момент он ставит ногу между закрывающейся дверью и косяком. Зажигает свет в ванной.

- А что это, детка, ты собралась в темноте здесь делать?

Он вошел и запер за собой дверь.

- Отчего же ты воду не включаешь? – ехидно спрашивает он, глядя, как девушка сползает вниз по белой стене, как цепляются пряди волос за небольшие выступы кафеля.

Том подошел, медленно. Перегнулся через край ванной и провел по ее щеке тыльной стороной ладони. Девушка всхлипнула, к потекам туши на щеках прибавились новые черные ручейки.

- Я же просил тебя молчать! – заорал он. – Неужели так трудно помолчать?! – вода застучала по белому фаянсу торопливыми каплями. – Теперь ты заплатишь. Я возьму то, чего хотел. Но силой.

Она мотает головой из стороны в сторону, что-то выкрикивает на непонятном ему языке. Японский?! И в ушах гремит голос Билла, старательно выговариваемые слова чужого языка. Monsun o koete (1)…
Том приставляет нож к подергивающемуся от плача горлу, чувствует, как подавленные эмоции стекаются к низу живота. Почти больно. Он швыряет нож прочь – не верит рукам. Зажимает ладонью ее окровавленный рот. И на ощупь находит в воде – кто набрал в ванну воды! – ее стиснутые бедра.

- Не сопротивляйся. Хуже будет.

Понимает. Не в первый раз? Все равно. Разрывает слишком напряженное влагалище, наверняка до крови. Еще и вода. Еще жестче. И быстрее. Больно. Но так и надо. Потому что не с ним. Потому что только так можно стереть с кожи его нежные прикосновения. Под ладонью Тома беззвучно раскрываются губы, даже случайно вырвавшиеся на волю звуки поглощает шум воды. Все. А на губах по-прежнему его поцелуй с привкусом лимона и сигарет…

Том вылезает из ванны. Неуверенными шагами добирается до прикроватной тумбочки. Сотка. Непослушные кнопки. Заспанный голос Саки.

- Саки? Мне нужна твоя помощь. Да. Никому. Спасибо. Ты не представляешь, как много ты для меня сделаешь, - рука дрожит, но он выводит свою подпись на пустом чеке, даже не вырывает его из книжки, и падает на холодные простыни, пропитывая их влагой боли, своей и чужой. Как же было мудро открыть счет в местном банке… Закрывает глаза и уже спит. Даже не слышит, как Саки открывает дверь запасным ключом, помогает жертве фантазий выбраться из ванной и хоть как-то одеться. И, конечно, не знает, как он везет ее в ближайшую больницу. Щедро расплачивается с врачом, у которого ночное дежурство. И поражаясь чужой жестокости, не задает ни единого вопроса даже себе. Он будет молчать. Души и сердца не его дело. Он – телохранитель.
 
(1) – “Durch den Monsun” = “Through the Monsoon” = “Сквозь муссон”

Вот и у меня в голове сплошное Scheisse крутится после внимательного прочтения. Заносит иногда...

В качестве разрядки после прошлой главы...

9.

“It’s poetry carved in flesh…”                 

“Passion’s killing floor”/ “Этаж убийственной страсти”, H.I.M.

Дэвид проснулся от требовательного крика будильника. Волчонок спал, прижавшись к нему спиной и уютно устроив голову на его руке. Уже восемь и сегодня концерт. Надо будить. Он крепко прижал его к себе и позвал по имени. Раздалось недовольное бормотание, что-то вроде: “Ну, еще немного”, -  а потом Билл проворно развернулся и уткнулся носом в шею Дэвида, ловя последние мгновения сна.

- Нет, так не пойдет, - палец касается чуть выступающих ребер, и Билл хохочет, смотрит на Дэвида еще сонными глазами и заявляет:
- А я тоже буду пользоваться запрещенными приемами!
- Это как?

Билл ловит губами улыбающиеся губы Дэвида, не целует, только чуть-чуть касается и отдергивается назад. Изучающе смотрит, хмурится, задерживает дыхание и выдыхает прямо на чувствительную кожу под подбородком. Довольно улыбается вырванному вздоху полуудивления-полувосторга и проводит кончиком языка по его горлу. А в следующий момент он уже в объятиях Дэвида, жадно отвечает на его поцелуй и купается в таком родном тепле.

- Попался, - констатирует Билл, прерывисто вдыхая и глядя в голубые глаза.
- Ну, кто попался, это мы еще посмотрим! – Дэвид приподнимается на руках, перекатывается на бок и, вставая с кровати, невозмутимо натягивает халат.
- И что, прямо-таки в душ пойдешь? – хитро прищуренные глаза, рука с черно-белыми ногтями медленно стягивают простыню в сторону, открывая изящно согнутые в коленях ноги, бедро, звезду на животе…

Взгляд Дэвида следует за этим движением, но сила воли побеждает, и он отводит глаза.

- Все, меня здесь уже нет.

Билл капризно надувает губы, заворачивается в простыню и включает музыкальный центр на полную громкость. Это номер Дэвида, и поэтому комнату заполняет мелодия аэросмитовской “Angel”, пьянящей не хуже вина с многолетней выдержкой. Билл кружит по кровати под музыку, чудом умудряясь избегать коварно бросающихся под ноги складок шлейфа, тянущегося за нарядом в стиле раннего гостиничного утра. Голос Стивена Тайлера увлекает пронзительной искренностью, и Билл вторит словам, пытаясь достать даже до самых высоких нот припева.
К концу песни Дэвид высовывает голову из двери ванной и интересуется:

- Какому ангелу серенады поем?
- Да так, пролетал тут, - Билли хлопает ресницами и, кокетливо опустив глаза, делает рукой неопределенный жест.

Дэвид делает начинающуюся “Beyond Beautiful” чуть тише – ему кажется, что он знает о запредельной красоте немного больше, чем умудренный опытом американский рок-н-рольщик. Он подходит к кровати и подтягивает Билли к краю за простыню. Подхватывает его на руки, когда тот чуть не падает, все-таки запутавшись в белой ткани.

- Все, полный кайф! – выдыхает Билл, обхватив Дэвида за шею и болтая ногами в воздухе, - м-м-м, какой мокрый, - мурлычет он, прижимаясь к покрытой капельками воды груди. – Неси меня к окну! Хочу видеть город, который сегодня вечером будет у моих ног! – жарко шепчет он на ухо своему продюсеру.

Устроившись на подоконнике, Билл восторженно выдыхает:

- Япония! – и обнимает Дэвида. – Скажи, что все будет хорошо.
- Будет.
- Точно?
- Обязательно, - доказывая то, чего наверняка не знает никто, наконец-то стаскивает с Билла простыню, прощаясь за одно и с полотенцем, обвивавшим бедра.

Слегка влажные ладони скользят по коленям, медленно раздвигая их. Нежная кожа внутренней стороны бедер покорно принимает прикосновения.

- Хочешь испытать на прочность стекло?
- Не бойся. Я тебя удержу, - сильная ладонь не оставляет сомнений, проходясь по спине с ощутимым нажимом. 

Билл выгибается навстречу, упираясь руками в подоконник, вскрикивает от боли, которую причиняет входящий в него палец. Но подается вперед, внимая круговым движениям внутри. Напряженность мышц не желает сдаваться сразу, позволяя испить боль до дна. Скользя ногой по пояснице Дэвида, Билл приближает его к себе, смотрит прямо в глаза, словно прося не медлить, не терять время на то, чтобы смягчить естественность. Почему-то именно сейчас для него становиться очень важно, ощутить  всю остроту граней реальности.
И Дэвид выполняет очередной каприз. Он жестко входит, удерживая руками спину и голову Билла. Даже ладонь, в которую упирается спина, ощущает крик.
Медленное движение. Медленное, не растворяющее боль, а лишь придающее ей оттенок сладости. Неважно уже, что за спиной бездна, от которой отделяет лишь хрупкое стекло. Теперь - только навстречу. Полностью. Не помня себя.
Убыстряющийся ритм дарит тепло, переходящее в жар. Намертво вцепившиеся в подоконник пальцы и мышцы рук еще не чувствуют перенапряжения. Не сейчас. Дэвид крепче прижимает к себе Билла, впивается в губы, делясь ускользающим воздухом. Яркая вспышка оргазма прочерчивает завершительный штрих под единением тел.

Отредактировано Karma (2008-04-25 10:00:12)