57.

“We're sewn together…”

“Мы сшиты воедино…”

“Space monkey”/ “Обезьяна-космонавт”, Placebo

“So if you love me, let me go…”

“Если ты любишь меня, отпусти…”

“Snuff”/“Пустяк”, Slipknot

***

Трое. Их было трое в этом то ли случайном, то ли заслуженном аду. Боль тела, души, страх – все сплеталось в какой-то безумный узор, в беспорядочное переплетение нитей судьбы, и каждая могла принадлежать им.
Только не каждый был готов подчиниться судьбе…

***

Сознание возвращалось к нему постепенно, услужливо уступая дорогу ощущениям. Странное, неестественное онемение почти по всему лицу и рукам не заглушало боль полностью. Открыть глаза было слишком тяжело, тишина вокруг ничем не отвлекала, позволяя сосредоточиться на том, что происходило внутри. Он шевельнул рукой – острое лезвие боли чуть прошлось где-то под самой кожей, углубляясь, становясь все острее, пробуждая к жизни остальные порезы, отдаваясь страшным воспоминанием совсем глубоко, может, в самой душе. Стекло, зеркала, осколки, и он совсем один. Том ушел, оставил его одного. Ушел. Нестерпимо. Так, что хочется добраться до источника боли, чтобы прекратить ее…
Кто-то перехватил его руки у самого лица. От неожиданности он открыл глаза.

- Мама…
- Тихо, тихо, не надо. Не трогай. Нельзя.

Сжал ее ладонь в своей. Но сквозь бинты не почувствовал желанного тепла.

- Мама, где Том? Дэвид? – говорить было тоже больно. Раньше так незаметно и слаженно действующие лицевые мышцы заставляли двигаться стянутые швами края ран, отчего казалось, что под кожей спрятано что-то острое – лезвия, иглы, осколки…. Думать об этом, как теперь выглядит его лицо, он запретил себе сразу. Это потом. После. – Мама, что…
- Молчи, я все расскажу.

Билл обессиленно закрыл глаза, ловя каждое слово, произносимое родным голосом.
Он выслушал все и после попросил ее не пускать в палату никого, кроме врачей. Пообещав сделать все возможное, Симона сначала подумала, что Билл просто не хочет, чтобы кто-то видел его обезображенное лицо. Но почти сразу же отмахнулась от этой мысли. Все было намного серьезнее, и вовсе не проблема эстетики волновала ее сына.
Страх, жалость и любовь, вина за то, как она приняла его признание о чувствах к брату, - все заставляло ее проводить в палате Билла как можно больше времени. О том, чтобы обижаться на него за ложь о болезни и операции, она даже не думала. Она немедленно простила ему эту выходку. Была счастлива, что это оказалось неправдой. И даже тайно, в глубине души, восхищалась его изобретательным планом. Если бы только последствия не были такими ужасными…
Билл был рад этому неожиданно близкому, по сравнению с последними несколькими годами, общению… Симона – не всегда. Потому что Билл с радостью принимал ее участие, но брал за это дорогую цену: он испытывал ее любовь на прочность. Выслушивать все подробности его любви… Симона старалась не подавать вида, ничем не выдавать, насколько все это кажется ей ненормальным, больным…Потом был момент, когда все изменилось. Он рассказал ей, как плакал за него Том после первого исполнения «Du bist mehr…» на свадьбе Дэвида.

- И он… он чувствовал это за меня, вместо меня, и вместе со мной, - Билл поднес ладонь к щеке, словно собирался стереть слезу, которой там не было. Тут же отдернул руку, вспомнив, что – нельзя.

Нет, у нее никогда не было родных братьев или сестер, тем более близнецов. Но в глазах ее сына было такое обожание, доверие, нежность, боль от невозможности быть рядом, что она буквально почувствовала, каково это быть частью одного целого. Не поняла, но поверила.

***

- Мне нужно поговорить с ним, Симона! – Дэвид старался держать себя в руках, но голос то и дело грозил сорваться на крик.
- Не заставляй его сейчас.
- Но это важно. Очень хорошо, что ты столько времени проводишь с ним, но Том и я… Мы ведь тоже нужны ему.
- Да, но не сейчас. Чуть позже, - она не собиралась отступать. Видела, что ее младшему нужно время. Гораздо больше, чем она сможет ему дать. И поэтому она намеревалась отстоять до конца хотя бы то, что было в ее силах.
- Ну хорошо, - Дэвид видел светящиеся непоколебимой решимостью глаза Симоны. Это упрямство, этот отказ сдаваться, - все так знакомо, но видеть он это привык в глазах волчонка… Теперь он понимал, что привлекло его тогда в этой женщине. Даже в полутемном баре, в толпе подвыпивших студентов она наверняка выглядела особенной. – Хорошо. Передай ему примерные вопросы для интервью. Хотя бы по телефону, но ответить ему придется. И мне нужно видеть предварительные ответы, он скажет слишком много, если я не проконтролирую… как всегда, - он чуть улыбнулся, - так нельзя, пресса уже и без того с ума сходит.

***

Холодно. Холод и ощущение того, что он один, заставили проснуться.
Том огляделся. Темнота, разбавленная светом луны, проникавшим в окно, не скрывала незнакомой комнаты. Но было не важно, где он находится. Билла не было рядом – вот что заставляло слишком сильно сжимать зубы и натягивать на себя бесполезное одеяло.
Он сел на кровати и прислушался. Закрыл глаза.
Он где-то близко. Совсем близко.
Не обращая внимания на головокружение от резких движений, Том бросился к стене, у которой стояла кровать. Там, за холодным, бездушным бетоном был его брат. Это чувство было невыразимо реальным, прочным, осязаемым до сумасшествия…

***

Билл проснулся посреди ночи.

- Том… - прошептал он и, развернувшись, коснулся забинтованной ладонью стены. Совершенно точно угадывая, где с противоположной стороны касался стены его брат.

***

Тем утром Дэвид пришел в больницу очень рано, подгоняемый каким-то внутренним беспокойством, к которому уже научился прислушиваться. Войдя в палату Тома, он впервые действительно испугался за него.
Том спал на полу, у той самой стены, что отделяла его от брата…
Осторожно разбудив, Дэвид убедил его перебраться на кровать.

-  Я могу его увидеть? - осторожно, словно без уверенности в своем желании, спросил Том.
- Нет… Он не хочет видеть никого, кроме вашей матери.

Обреченно опущенная голова и молчаливое согласие. К такому Дэвид не был готов. Попыток прорваться в палату Билла, скандала, криков, - он ожидал чего угодно, только не такой покорности.

- Том, ты не виноват…
- Я виноват.
- Нет, - Дэвид приподнял его лицо, слегка коснувшись подбородка, заставляя смотреть в глаза. – Нет. Вот увидишь, все совсем не так.

Том схватился за его руку, словно боялся, что Дэвид сейчас уйдет и больше не вернется. Умоляющий взгляд. Просьба, которой не нужны слова. Дэвид понял. С того дня он от Тома почти не отходил.

***

Окружающих Том практически игнорировал. Но словно не специально, без ярких протестов и демонстраций. Он мог просто сидеть, лежать на постели и смотреть в пространство. Или ходить по палате, медленно, чуть приостанавливаясь на каждом шаге, как будто прислушивался к происходящему за стеной – боялся пропустить хоть малейшую частицу чувств, посещавших его брата.
Лишь три человека были способны вытащить его из этого состояния странной отрешенности-сосредоточенности – Дио, Симона и Дэвид. Однако первый же визит матери оказался последним. Никому не захотелось повторения истерики, которую удалось устранить только большой дозой успокоительного. Глядя на то, как даже после введения препарата Том лежит с закрытыми глазами и едва слышно, почти одними губами, повторяет: «Не надо, мама, не смотри на меня так. Я знаю, что это я виноват во всем. Не надо…»; Дэвид понял, что все самое страшное в своей жизни он теперь уже видел. Первым было окровавленное лицо волчонка, вторым – вот этот полубессознательный бред Тома.

Дио бывал у него часто. Густав с Георгом шутили, что они у него уже как личные телохранители, ведь один из квартиры выходить не мог. Газеты и журналы пестрели статьями о странных отношениях барабанщика и басиста Tokio Hotel с японским дизайнером и безудержно фантазировали по поводу повязки на его глазах, без которой он на людях не появлялся. Дэвид попросил их не опровергать ни одну версию – сейчас группе была важна любая реклама. У них в распоряжении была всего одна новая песня, записанная Томом накануне трагедии, и сейчас ни один из братьев петь был не в состоянии… Дио как-то попытался заговорить с Томом о новом альбоме, напомнил о набросках песен, которые он ему показывал, но тот лишь хмуро посмотрел и сказал:

- Я не могу найти сам себя, мне настолько плохо, что тяжело даже дышать, какие могут быть песни?

Больше эта тема не поднималась. За многие дни это была самая длинная фраза, которую произнес Том. Он в основном только слушал. Просил Дио что-нибудь рассказать о своем прошлом и слушал. Пытался найти в нем то, чего ему так недоставало – одинаковость. Хоть что-то… Но их характеры, взгляды на жизнь и прочее говорили только о том, что они классический случай притяжения противоположностей. А ему было так необходимо почувствовать схожесть, отражение своего внутреннего мира. Это мог дать ему только Билл… Так было всегда.
Дэвид беспокоился. Это была ситуация из тех, которые он больше всего ненавидел – когда ничего нельзя изменить. Он ничем не мог помочь старшему сыну, знал, что если Билл что-то решил, то изменить свое решение его не заставит ничто. Но он все равно пытался сделать хоть что-то. Искал врачей. Но те только разводили руками. Два последних психолога,  –  оба специалисты с многолетним опытом – рекомендовали или оставить все как есть, или обратиться к психиатрам. Том отказывался даже выходить в небольшой сад, который располагался на территории клиники. С каждым днем он становился все более молчаливым и замкнутым. Он словно приговорил сам себя к заключению в этой палате. Ничего не выражающий, безразличный взгляд, лицо, почти полностью спрятанное в длинных дредах… Дэвид понимал, что долго он так не продержится…  Хотелось просто заставить Билла поговорить с братом, но было страшно сделать еще хуже.

- Том, так нельзя, - Дэвид сидел рядом с сыном на кровати и держал его руки с своих. Холодные. – Может, лучше все-таки не оставаться здесь? Поживешь у Дио, или у Георга с Густавом? Если хочешь, можешь перебираться ко мне…

Полчаса назад Дэвид пытался убедить главного врача больницы в том, что нет надобности переводить Тома в специализированное учреждение. Тот утверждал, что пациент ведет себя неадекватно, и лучше бы передать его специалистам, потому что данная клиника психическими заболеваниями не занимается. Мысль, что Том в его нынешнем состоянии окажется среди настоящих сумасшедших, заставила Дэвида стараться убедить его уехать из клиники. Том молчал. Осторожно, медленно, потому что резких движений Том пугался, Дэвид коснулся его щеки, заглянул в глаза. Боль…

- Я не могу, - почти неслышно прошептал он, - не могу, не могу, - медленно, как будто во сне, он поднялся с кровати, подошел к стене. На светло-зеленом фоне его ладони казались мертвенно бледными.

Том что-то тихо бормотал. «Прости», - он повторял чаще всего, больше Дэвид ничего не мог разобрать. Он не знал, что делать. Сейчас, глядя на то, как его сын игнорирует наличие двери, практически разговаривая со стеной, он был почти готов поверить в его ненормальность. Он подошел к нему и попытался отвести его в сторону, прекратить этот наводящий ужас шепот.

- Нет! – закричал Том. Пальцы скребли по шершавой отделке стены, Дэвиду казалось, что еще немного и на острых чешуйках штукатурки останутся кровавые следы. – Нет… - Том снова перешел на неразборчивый шепот.

Дэвид силой оттащил его в сторону, усадил на кровать.

- Перестань, Том. Хватит, перестань! – он поймал его лицо в ладони, но Том как будто его не видел. Губы беззвучно шевелились, взгляд был совершенно невменяемым.

Он ударил его по щеке, несильно, просто чтобы прекратить эту тихую истерику. Падая на кровать, Том схватился за руки Дэвида, впиваясь в кожу заметно отросшими ногтями. Не обращая внимания на боль, не пытаясь отцепить его от себя, Дэвид убрал дреды с его лица. Ладонь была мокрой от слез. Но зато теперь Том посмотрел на него осмысленно.

- Томми… - Дэвид обнял его, полубессознательно поглаживая по голове. – Не пугай меня больше так никогда, пожалуйста.

Буквально минут через двадцать Том сидел на подоконнике под открытой форточкой и курил. Руки мелко дрожали. Ничто не напоминало о недавнем сумасшествии.

- Ты тоже не захочешь меня видеть, если Билл меня не простит? – вдруг спросил он.

В его голосе было столько горечи, что Дэвид даже не сразу понял смысл вопроса.  Эмоции захлестывали значение слов. Том закрыл лицо руками, оставив сигарету тлеть между пальцами, как будто забыл о ее существовании. Он заранее приготовился услышать «да».

- Нет. – Том вздрогнул, выронил сигарету. Дэвид стоял совсем рядом. – Нет, я не оставлю тебя одного.

Он удивленно посмотрел на отца. И когда Дэвид обнял его, вцепился в него обеими руками. Ему не нужно было больше ничего. Никаких признаний и красивых слов. Только это обещание быть рядом.

С руководством клиники Дэвид позже договорился. Согласие оставить братьев рядом пришлось купить. Стена, разделявшая близнецов, осталась на месте, не превратившись во многие километры расстояния.

***

Так пролетел последний зимний месяц. Физические раны постепенно затягивались, оставляя завораживающе безобразные шрамы. Раны душевные… продолжали зиять.
Стоя у окна, Билл смотрел на щедро льющийся с неба мартовский дождь. Сильный ветер то сгущал тучи, то почти позволял солнцу пробиться сквозь серый покров. Когда слабые лучи несмело касались кожи, Билл видел в стекле отражение своего лица. Неясно, бледно, без шрамов…
Все равно он продолжал склонять голову вперед, позволяя волосам максимально скрывать лицо. Один из многочисленных психологов, найденных Дэвидом, пытался завуалировано сказать ему что-то типа расхожей фразы «шрамы украшают мужчину». Он стал последним из специалистов по душе выгнанных из палаты. Больше Билл копаться в своих переживаниях никому не позволил.
Кроме лица ему сейчас хотелось спрятать еще и глаза. Он не представлял, как посмотрит в глаза брату. Боялся узнать, что он его не простит. И что Дэвид тоже осудит его.
Месяц, целый месяц он не виделся с ними. Чувствовал, что они рядом. Сходил с ума от этой близости, но даже не мог подумать о том, что она может оборваться. Сейчас самым важным было не позволить чувствам одержать победу над принятым решением.
Исчерченные заживающими порезами руки сжали буклет с рекламой медицинских учреждений. Он сможет.

Едва различимый звук открывающейся двери, - Билл задержал дыхание. Волнение, страх, тщательно подавляемые чувства, - все нахлынуло на него одновременно.

- Билл… - Дэвид хотел коснуться его плеча, но отчего-то не решался.

Билл обернулся, жадно вглядываясь в обоих через занавес волос. Никогда он еще не был так рад их видеть, и так не способен об этом сказать…

- Дэвид, Том… Я должен… Мне нужно уехать, - быстро проговорил Билл, не давая себе шанса передумать. Вместо объяснений он протянул им буклет, открытый на странице, где говорилось об одной из известнейших японских клиник, занимающихся пластической хирургией. – Там все сделают быстрее.
- Но здесь тоже неплохие специалисты… - Дэвид и дальше продолжал бы приводить причины, по которым стоило остаться, но не мог оторвать глаз о Тома, с немым ужасом уставившегося на руки брата. Теперь он понимал, почему Билл не хотел видеться с братом. Ему самому было нелегко смотреть даже на шрамы на руках, о лице он боялся даже думать. Каково же Тому было видеть все это…
- Мне нужно, действительно нужно уехать, - волосы взметнулись, следуя за резким поворотом головы, но все так же не позволяя увидеть лицо. – Я вернусь.
- Но. Би… Зачем? – Том шагнул к нему, игнорируя Дэвида, слишком поздно попытавшегося его остановить. Каким-то образом Дэвид знал, что Тому не стоит прикасаться к брату.

Едва коснувшиеся волос пальцы. Билл отшатнулся назад. Он не хотел, чтобы брат видел его лицо таким, не хотел давать ему лишний повод обвинять себя. Лицо Тома исказилось болью. Он увидел в движении Билла страх, но не знал его причины. Самое неправильное в мире – его брат, пугающийся его прикосновений. Так не могло быть. Так было. Слишком больно.
Секунду спустя, когда от этого резкого движения волосы открыли лицо Билла, Том увидел все... Он уже давно пытался подготовить себя к этому. Внушал себе, что нельзя показывать, насколько это его пугает. Совершенно бесполезно. Он не ожидал, что все настолько серьезно. Руки невольно взметнулись к щекам, ладони проследили гладкую кожу, и Том вскрикнул. Как будто почувствовал все шрамы на себе.
В одинаково карих глазах плескался ужас. Том увидел то, в чем винил себя. Билл – почувствовал эту вину, не уступавшую по силе его собственной.

- Уходите, - еле слышно прошептал Билл. – Уходите! – чуть громче. И, опустившись на пол, он прикрыл голову руками.

Слезы безжалостно жгли кожу там, где рубцы были еще слишком свежими. Он не видел, как Дэвид увел слабо сопротивляющегося Тома, не видел, как зашла в палату Симона. Только почувствовал мягкие прикосновения ее теплых рук, позволил утешать себя, еще больше уверяясь в необходимости отъезда. Чтобы хоть немного забыть, смириться, скучать по ним так, чтобы стало невыносимо жить.

59.

„Irgendwo da draussen,
bist Du verloren gegangen.
Du träumst von dem Ende,
um noch mal von vorn anzufangen“.

„Ты потерялся где-то среди улиц.
Ты мечтаешь закончить все,
Чтобы еще раз начать сначала“.

“Spring nicht”/”Не прыгай”, Tokio Hotel

“Dancing on the path and singing now you got away.
You can reach the goals that you have set from now on, every day.
There is no way you would go back now, oh no, those days are past.
Life is waiting for the one who loves to live, and it is not a secret...”

“Напевая и танцуя, ты исчез.
Ты можешь достигнуть всего, начиная с сегодняшнего дня.
Назад пути нет, эти дни прошли.
Жизнь ожидает того, что любит жить, и это не секрет...”

“Victoria’s secret”/“Секрет Виктории”, Sonata Arctica

***

Период операций и всевозможных процедур пролетел слишком быстро. За эти несколько недель Билл так и не сумел разобраться в себе. Добившись всего, к чему стремился, он теперь не знал, как же ему вернуться к двум своим самым любимым, а еще был Дио… Что-то внутри протестовало, кричало, что время для возвращения еще не настало.
Распрощавшись с клиникой, оставившей на его лице лишь неясные тени бывших шрамов, он не знал, что делать дальше. И, забросив немногочисленный багаж в ближайший отель, он отправился бродить по городу. Влажно-теплый весенний воздух, заполненные людьми улицы мегаполиса – может быть, где-то там был спрятан ответ…
Однако чем дальше он шел, тем тяжелее становилось на душе. Шум и навязчивая яркость реклам, бесконечная суета, - все давило, гнало прочь. Куда – он сам не знал. Лица прохожих сливались в одно бледное пятно. Голова кружилась от непривычно долгой ходьбы, ведь в клинике километраж его прогулок составляли лишь недлинные коридоры.
Билл свернул в какой-то переулок. Двое мужчин, часто появлявшихся возле клиники и медленно шедших за ним все это время, куда-то исчезли. В том, что это были телохранители, нанятые Дэвидом, он даже не сомневался. Удивился бы, если бы Дэвид отпустил его одного.
Прислонившись к стене дома, он стянул с лица темные очки и провел ладонями по щекам. Этот жест, наверное, останется с ним надолго… Врачи сказали, что меньше, чем через месяц на его лице уже не останется ни каких следов, а тональным кремом он мог бы скрыть их и сейчас. Жаль, что нельзя наложить грим на то, что так мучительно болит внутри.

Зажигалка предательски отказалась работать, и он, заметив неподалеку компанию каких-то парней, пошел к ним. Зажав сигарету губами и посильнее надвинув капюшон широкой куртки брата, он спросил:

- Зажигалки не найдется?

Кто-то из незнакомых пошарил в кармане, и через мгновение маленький огонек дал жизнь сигарете и очень некстати осветил лицо, скрытое тенью от капюшона. Негромко переговаривавшиеся парни вдруг замолчали. Только сейчас Билл заметил странную эмблему – у кого на рукаве куртки, у кого на кепке, а у одного – даже черным маркером на щеке – и с ужасом узнал в ней перевернутый логотип собственной группы. Такое он видел впервые, но догадаться о значении символа труда не составляло. Он рефлекторно отступил назад, но кто-то уже успел толкнуть его к стене.

- А что это за знакомая мордашка? – на ломаном английском поинтересовался тот, что был с эмблемой на щеке, и уперся в стену руками по обе стороны от его плеч. – У меня глюки, или немецкая абадзурэ* решила почтить своим появлением наш город?

Билл зажмурился. Их было слишком много. И не убежать, и в драку лезть просто бессмысленно…

- Знаешь, а я давно хочу познакомиться с тобой поближе. Только вот вывеску тебе кто-то уже успел подпортить. – Его обступили плотным кольцом. Каменные лица, огонь необъяснимой ненависти в глазах.
- Послушай, я…

Но «маркированный»  неожиданно ударил по лицу. Несильно, только чтобы напугать. И довольно осклабился рядом желтоватых зубов.
Вдруг взвизгнули по асфальту покрышки, раздался глухой удар, и нападавшие бросились врассыпную. «Маркированный» неподвижно лежал в стороне, отброшенный метким ударом капота огромного черного Кадиллака. Последнее, что запомнил Билл, были чьи-то руки, затаскивавшие его в машину, и мысль: «Не может же все закончиться так глупо…»

***

Прохладный ветерок играл с волосами, упавшими на лицо. Свежий, дарящий ласковые прикосновения и аромат влажных зеленых листьев. Совсем не искусственный, не кондиционированный. Билл не хотел открывать глаза. Было так хорошо и спокойно дышать этим воздухом, будто бы не было последних осени и зимы, с их недозированной болью и страхом. Он тут же резко сел, вспомнив о том, что произошло на улице. Большая кровать удивляла темно-фиолетовыми простынями, соскальзывающими с обнаженной кожи. Оглядев незнакомую комнату, в которой из обстановки была только кровать, на которой он сидел, пара каких-то картин на стенах и крошечное растение в углу, он не на шутку испугался. Да, компания явно недружелюбно настроенных антифанатов была страшной, но тогда он и испугаться толком не успел. А сейчас отчего-то валяется без одежды в чьей-то незнакомой спальне ультра-японского стиля.
Босые ступни коснулись гладкого деревянного пола. Он казался почти теплым. Как будто живым. Странно, но все в этой комнате было словно предназначено для спокойствия, умиротворенности. Возле кровати лежало кимоно, совершенно точно повторявшее цвет постельного белья. Непривычная одежда приятно обняла тело, и в мозгу что-то щелкнуло: фиолетовый цвет – Дио. Его любимый цвет. Билл мотнул головой, отгоняя казавшуюся совершенно неуместной ассоциацию, и отправился на разведку.
Коридор был длинным, полутемным и том же аскетическом стиле, что и спальня. Билл видел несколько дверей, но они были заперты. Теперь он остановился перед еще одной и почти без надежды толкнул ее шершаво-деревянную поверхность. Вопреки всем его предположениям о том, что все это происходит не в реальности, дверь открылась.

- А я уж думал ты сегодня не придешь.

Услышав эти слова, Билл остановился на пороге. Напротив, за огромным письменным столом спиной к двери сидел какой-то человек. Он развернулся на вращающемся стуле, но его лицо Биллу было незнакомо. Темные глаза искрились насмешкой. Восточная сглаженность английских слов и черты лица выдавали местного жителя.

- Кто вы? – задал Билл один из миллиона пришедших в голову вопросов.
- Крито Льерно. Думаю, тебе мое имя известно.

Эмоции метались от страха до дикого удивления. Билл не мог выговорить ни слова. А его собеседник тем временем продолжал:

- Во-первых, входи.

Не подчиниться этому властному голосу, казалось, было невозможно. Мебели в комнате, на которую можно было бы сесть, не нашлось, и поэтому Билл устало опустился прямо на пол. Недавние события лишили его и так немногочисленных в последнее время сил.

- Я заметил тебя еще не главной улице. На твое счастье я именно сегодня решил проехаться по городу. Телохранители у тебя никуда не годятся. Твой отец мог бы найти и получше, - он поднял руку, опережая удивленные слова Билла, и прося молчать. – Я знаю о тебе все, не удивляйся. – Он немного помолчал и заговорил снова. – Впрочем, у вас, в Германии, должно быть лучших наемников просто нет… Но об этом позже. Так вот, сейчас ты находишься в моем поместье. Изволь соблюдать мои правила, - он многозначительно замолчал.
- Может, я просто уйду? – несмело предложил Билл. Он уже не знал, что было бы лучше – остаться в руках тех придурков, или быть сейчас здесь, рядом с этим странным человеком.
- Нет, - Крито резко опустил ладонь на стол, хлопнув негромко, но так угрожающе, что Билл вздрогнул. – Ты будешь жить здесь, пока я не решу, что ты способен вернуться к отцу и брату. И к Дио. Именно Дио ты обязан тем, что я сейчас помогаю тебе. Нет, он ни о чем меня не просил, он и не знает ничего. – Он поднялся из-за стола, неслышно ступая, подошел к Биллу и сел рядом. – Ты не имеешь права выходить за пределы садов моего поместья. И не пытайся. Охрана здесь не в пример твоей, да и до города далековато. Одежда в моем доме – только традиционная, - Билл скользнул глазами по темно-серому кимоно Крито, удивившись, почему не обратил на него внимания раньше. – Ты должен связаться с родными. Не говори, где ты, просто сообщи, что все в порядке. Ты должен выбрать себе занятие для изучения. В остальном – ты свободен. Тринно покажет тебе здесь все.

Билл не отрываясь смотрел на бывшего покровителя Дио. Ему казалось, что он все еще слышит его непреклонное «ты должен». Был бы он в другом состоянии духа, да и физически тоже, такой тон и слова вызвали бы бурю протеста. Но сейчас он чувствовал себя неспособным даже на это – то, что раньше было для него естественным. Ошеломленный всем этим Билл даже не заметил, как вошел тот самый Тринно, о котором говорил Крито. Отвечая на вопрос «почему?», ясно светившийся в глазах Билла, Крито сказал:

- Так будет лучше для всех. Вопросы?
- Но… все мои вещи остались в отеле…- Т
- Там есть что-то действительно тебе нужное? Одежду, косметику и прочую ерунду можешь не называть, здесь тебе все это не понадобится.

- Там мой блокнот со стихами. Это слова к песням…
- Хорошо, - похвалил Крито. – Ты уже начинаешь мыслить как нормальный человек. Тринно, блокнот  - найти. Проводи гостя в комнату.

Когда Билл и невысокий японец покидали комнату, Крито сказал ему вслед:

- Не бойся. Я только хочу тебе помочь.

***

Дэвид проснулся от громкого крика. Пугающий звук повторился, причем из той части дома, где находилась комната Тома. Не теряя времени на раздумья, Дэвид бросился бежать к старшему сыну.
Свет неполной луны выхватывал из темноты только пространство перед окном. Том лежал в этом пятне света, закрыв лицо руками.

- Больно… лицо… так больно… - он снова пронзительно закричал.

Опустившись на колени, Дэвид попытался убрать руки от его лица. Он не позволял себе думать о том, что могло заставить Тома так кричать. Том вырывался, но Дэвиду все же удалось развести его руки в стороны. Бледный лунный свет осветил совершенно нормальное лицо, только мокрое от слез.

- Том, Томми, это сон, - Дэвид прижал его к себе. – Не бойся, тебе что-то приснилось. Все прошло. Все хорошо.

Услышав голос Дэвида, почувствовав его тепло, Том окончательно вырвался из объятий кошмара. Они еще долго сидели так, в потоке сиреневато-серебряного света. Слушая, как бьются сердца, успокаивается дыхание. Все ближе и прочней.

- Почему Билл не возвращается? – прошептал Том, - почему? Почему не отвечает на твои письма, не звонит?
- Я не знаю. Из клиники он выписался два дня назад. Больше я ничего не знаю. Я не хотел тебе говорить, но… Том, телохранители, которые ездили с ним, не знают, где он. Он сбежал от них.

Том застыл без движения. В его взгляде мелькали самые ужасные предположения.
- Мой сон… Я был им.. Снова билось стекло… Дэвид, что же с ним случилось? Дэвид…

Негромкий писк ноутбука сообщил о новом письме в почтовом ящике.

- Это письмо! – Том вскочил и бросился к ноутбуку.

“Не волнуйтесь. Со мной все в порядке. Подробности позже. Люблю вас.
                                                                                                        Билл.”

Четыре предложения и подпись. Так мало и так много для двоих. Теперь они могли ждать дальше.

* - яп. - шлюха

Спасибо)

Читаем дальше, если кто еще не забыл, о чем)))

61.

“В зеркале ищу отражения.
Там еще не ты,
Но уже не я…”

«Ева», Винтаж

***

Стук каблуков звучал не тише пистолетных выстрелов. Дэвид поднял глаза от экрана компьютера и стал напряженно всматриваться в дверной проем. Людей, носивших такую «громкую» обувь в доме сейчас не было. Мысли разбежались, подсказывая дикие догадки, начиная от неожиданного возвращения волчонка и заканчивая совершенно невозможным выздоровлением Хелены. Но на самом деле все было еще более шокирующе…

Весенние сумерки и недостаточный свет настольной лампы являли силуэт пришедшего постепенно, как будто щадя нервы. Но каждая деталь впивалась в сознание цепкими когтями дежа вю.

Острые носы сапог, узкие темные джинсы, белая футболка, безупречно повторявшая контуры тела… Только черные змейки косичек и лишенное макияжа лицо разрушали иллюзию того, что перед ним действительно волчонок.

- Том… Зачем? – спросил Дэвид. Собственный голос, звучавший донельзя беспомощно, еще сильнее подчеркнул медленно зарождавшийся в душе ужас.
- Почему заперта входная дверь и где мои ключи? – проигнорировал его вопрос Том.
- Потому что один из этого дома ты не выйдешь, - как бы ни было Дэвиду страшно наблюдать за странным поведением сына, упускать из рук контроль над ситуацией он не собирался. Он не хотел верить в то, что Том действительно психически ненормален, как еще совсем недавно в больнице говорил врач. Он просто не мог позволить себе в это верить. Почему и решил, что пока – никаких врачей. Пока не вернется Билл, он сам проследит, чтобы Том ничего больше не натворил. А потом… Потом все должно измениться. По-другому и быть не может.

Том молчал. Не пытался возразить или возмутиться. Он пристально смотрел на отца. Горечь кофейного цвета умоляла: «Отпусти». Дэвид отвел глаза. Переставил прозрачный шар пресс-папье с одного конца стола на другой, выдвинул ящик из стола и сгреб туда бумаги. Все что угодно, лишь бы не видеть этого взгляда. Слишком родного. Слишком любимого, чтобы ему отказывать.

Снова шаги, по ковру – уже глуше, но неумолимо – ближе. Теплая ладонь легла на колено, и Дэвиду потребовалась вся сила воли, чтобы не сбросить ее.

- Что я должен сделать, чтобы ты позволил мне уйти?
- Том, пожалуйста, перестань.
- Мне сделать это молча? Голос отличается сильнее всего, да?
- Том… - Дэвид пересилил себя и посмотрел ему в глаза. Только там больше не было его старшего сына. Он видел равнодушие и отрешенность человека, у которого забрали половину души и оставили умирать от потери любви, медленно вытекающей из образовавшейся раны. – Томми…

- Что Томми?! – неожиданно соскользнувшим на слезы голосом произнес он. - Что? Зачем я тебе здесь? Зачем? Не говори, что это потому, что ты меня любишь. Не надо. Тебе нужен только Билл. Мне - тоже. Отдай мне ключи.
- Это не правда. Ты же сам знаешь, что это не правда, - Дэвид умышленно не говорил о ключах, о тех самых, что лежали сейчас на столе. Надеялся, что Том их не заметит.
- Да? А что же раньше я тебе был совсем не нужен? Почему же сейчас вдруг сразу – и любовь?
- Сразу, когда Билл заставил нас с тобой быть ближе. Мы обязаны тем, что у нас есть сейчас, ему.
- Но он почему-то не хочет возвращаться.
- Он скоро вернется.

То же самое, что сказал Дио. Почему они все так уверены? Почему, если он чувствует, как до предела натянуты нервы брата, как он сам не позволяет себе вернуться?

Том снова посмотрел на ключи, которые заметил сразу, подойдя к столу. Это все нужно прекратить. Неважно, как.
Он резко поднялся и схватил ключи. Рука Дэвида тут же накрыла его ладонь.

- Ты не уйдешь. Хватит того, что ты сделал с Дио. Если ты не можешь контролировать себя сам, это буду делать я.

Том с силой рванул руку на себя. Упоминание о том, что он не только надругался над собственным возлюбленным, но еще и рассказал об этом отцу, вспыхнуло в нем такой злостью, что захотелось орать во все горло. Бежать прочь из этого дома, как можно дальше, пока не сбежит от самого себя.
Ковер с длинным ворсом и неудобная, незнакомая обувь играли против него. Правая нога поскользнулась и поехала вперед. Дэвид рванул его руку на себя, резко разворачивая, опуская коленями на пол.

- Отдай мне ключи, - заломленная назад рука отчаянно ныла.
- Нет.
- Том, будет еще больнее. Ты не сможешь играть, - Дэвид говорил спокойным, ровным голосом, ничем не выдавая, что внутри у него все дрожит. Все зашло слишком далеко. Слишком. 
- Пусть, - он вскрикнул, когда Дэвид дернул руку еще выше. - Еще. Так я… чувствую себя… собой, - с усилием выговорил он и, разжал кулак, позволяя ключам упасть. 

***

- Просыпайся. Тебя ждет учитель музыки.

Билл открыл глаза. Прозвучавшие слова, казалось, были лишены всякого смысла. Под утро он все-таки заснул. В памяти еще проносились отрывки сна, точнее кошмара. Почему-то с участием Дио.

- Что? Какой учитель? – он с трудом выпрямился. Спать, сидя за столом, было явно не самой лучшей идеей. Мысли двигались так же медленно и неохотно как затекшее тело.
- Твой учитель музыки. У тебя десять минут, чтобы привести себя в порядок.

Крито вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Приказ, он на то и приказ, чтобы обсуждению не подлежать.

Холодная вода отчасти помогла избавиться от сонной одури.
Зеркало. Испытание собственным лицом. Но не больно. Наоборот – хорошо, как будто так ближе к брату и к отцу. Капли – по гладкой коже, с едва видными розоватыми следами шрамов.

- Недочеловек какой-то… - прошептал Билл своему отражению. Врачи сразу предупредили его, что последствием «шлифовки» шрамов лазером будет полное удаление волосяного покрова кожи. Не навсегда, и не то чтобы это ему мешало сейчас, но сознание этой легкой ненормальности добавляло лишнюю каплю к его подавленному состоянию.

Из пестрого разнообразия в шкафу, он выбрал простое белое юката с разводами какого-то непонятного оттенка. Сейчас оно как нельзя лучше передавало его чувства – как белый лист, с которого смыли картину, написанную акварелью.
Открыв дверь, Билл понял, что сделал все, что приказал Крито, не сказав ни слова против. Теперь он понял, почему Дио всегда говорил о нем чуть ли не со страхом, - управлять людьми Крито умел в совершенстве.

***

Учитель оказался мужчиной средних лет. Обыкновенная внешность, темные восточные глаза и вполне доступный для понимания английский.

- Для начала ты должен выбрать инструмент, на котором хочешь научиться играть.

Вопроса о том, что он вообще не изъявлял желания чему-то учиться, никто не поднимал. Но Биллу показалось, что и сейчас не самый подходящий момент. Здесь, в доме Крито, хотелось беспрекословно подчиняться. Искра протеста, неизменно возникавшего у него раньше при любых попытках навязывания ему чужой воли, мелькнула, но пока что погасла.

- Я не знаю… Я пробовал  играть на синтезаторе, но на самом деле я этого толком не умею.
- Нет, это не то. То, что ты умеешь – не важно. Главное – чего ты хочешь.
- Честно?
- Желательно.
- Ничего. Хочу, чтобы не было меня и того, что я чувствую. Не думаю, что это имеет отношение к музыке.

Если что-то в этих словах и породило эмоции, учитель об этом промолчал. Подошел к окну и несколько минут смотрел куда-то вдаль.

- Никогда не прощайся с жизнью, если не хочешь умирать, – серьезный взгляд через плечо. – Пойдем.
- Куда?
- За музыкой.

***

Бесчисленное количество музыкальных инструментов – виолончели, скрипки, огромный рояль в углу комнаты, сваленные на нем всевозможные духовые. Билл нерешительно прошел в комнату, больше напоминавшую склад какого-нибудь театра, и остановился.

- Ну что же ты? Выбирай.

Если бы он еще знал, как. Вопрос «зачем» почему-то окончательно потерял свою актуальность, оставляя его перед неминуемой перспективой выбора. И он пошел вперед, рассматривая, прикасаясь, не понимая, что у него общего может быть с любым из этих инструментов. Все они казались ненужными и… чужими.
Струны гитары отозвались нежно-пронзительно, когда он случайно коснулся их. Внутри все сжалось и тут же расслабилось, как бутон цветка при убыстренном просмотре видеопленки. Он зацепил струны еще раз. Мягкий, почти бархатный звук. Родной.
Учитель довольно улыбнулся. Инструмент и музыкант нашли друг друга.

***

   
- Вот, выпей, - Густав подвинул Дио стакан, почти до краев наполненный виски.
- Не хочу.
- Тогда выпей как лекарство.

Когда Том позвонил, Густав никак не мог понять, для чего ему нужно ехать к Дио. Том не особо хотел объяснять, просто сказал, что нужна помощь. Но увидев Дио, неподвижно сидевшего на кровати и смотревшего в одну точку, он понял, что ему тут достанется роль утешителя. Том нервно курил на кухне, односложно отвечал на вопросы, и Густаву казалось, что он не совсем воспринимает его присутствие здесь. А на вполне логичный вопрос, что же ему тут делать, он ответил так: «Я боюсь оставлять его одного». Потом позвонил подъехавший водитель такси, и Густав остался наедине с Дио…

63.

”Против движенья иду один,
Нарушив условность границ…”

“Мертвая зона”, Ария

***

Подготовка к празднику любования цветами сакуры - Ханами - поставила весь огромный дом с ног на голову. Откуда-то взялись толпы слуг, которые небольшими стайками перемещались по коридорам, таща на себе то легкую садовую мебель, то посуду, то какие-то неведомые цветы и травы.
Из всей этой суеты Билл извлек для себя два полезных факта. Первое – он на самом северном острове Японии – Хоккайдо. Потому что на календаре в компьютере было тринадцатое мая, а все без исключения рекламные буклеты, прочитанные им от нечего делать в аэропортах, твердили о том, что сакура позже всего расцветает на севере Японии. Это немного успокоило. Хоть он и не мог отсюда уехать, но зато теперь хотя бы знал, где он находится. Второй факт был совершенно отвратительным. Крито, похоже, решил закатить банкет в своем любимом стиле – то есть, придерживаясь всех традиций. Отчего Биллу  с самого утра пришлось практически воевать со слугами, пытавшимися одеть его во что-то невообразимое.
А потом он согласился. Из-за одной неожиданно пришедшей в голову мысли и с одним условием. Условием был профессиональный визажист, потому что посмотрев на расцветку одежды, которую придется одеть, он понял, что лицо будет казаться ужасно бледным. Мыслью же был – побег. Он понадеялся, что в толпе гостей ему удастся затеряться и попробовать найти выход из этого проклятого дворца…

***
 
Свежесть весеннего сада, подсвеченные искусно спрятанными светильниками деревья в белых и розовых цветах, гости, сами напоминающие большие цветы с шелковыми лепестками из ярких одежд. У Билла кружилась голова. Он не притронулся к бокалу шампанского, который держал в руке. Просто слишком давно не видел столько людей сразу. Ему было и страшно и смешно – как же немного времени потребовалось для того, чтобы его начала шокировать толпа всего-то человек в двести-триста.
Он неторопливо шел как можно ближе к деревьям, так казалось, что он дальше от всего этого шумного народа. Перебрасывался ничего не значащими фразами с теми, кто все же попадался на пути. Было приятно, что большинство здесь говорило хотя бы на английском, так он хотя бы не чувствовал себя пришельцем с другой планеты. Но что самое поразительное – его узнавали. Несмотря на невообразимый костюм из широких брюк-юбки со складками, которые какой-то из слуг назвал хакама, и красной шелковой куртки с широкими рукавами, отчего она очень напоминала короткий халат.
Вот и очередной гость остановился рядом с ним, без труда пробрался взглядом через пышность накладных ресниц и искусно наложенную визажистом косметику, и назвал его по имени:

- А что же, мистер Каулитц, вам не надоело еще в гостях у Крито?
- Нет, отчего же, здесь довольно интересно.

А что еще он мог ответить? Рассказывать всем, что он здесь все равно что заключенный и чтобы на него смотрели как на идиота? Оставалось только тупо отговариваться ничего незначащими фразами.

- Своеобразное вы себе нашли убежище, но оно и понятно, после таких потрясений…
- О чем вы? – конечно, немало произошло за последнее время, но кроме информации об операции на голосовых связках, в прессу вроде бы не просочилось ничего. Он внимательно посмотрел на своего собеседника, подмечая профессионально уложенные волосы, красивые глаза, и – что-то похожее на насмешку в их глубине.
- О судебном процессе. Вашему продюсеру и брату ведь теперь придется отвечать за то, что они принуждали вас к такого рода отношениям…
- Продюсеру? Вы говорите о Дэвиде Йосте? И… моему брату… Тому?! – Билл ничего не понимал. Необъяснимая паника подкатила к горлу. Какой судебный процесс? Они с Томом уже в любом случае совершеннолетние… Продюсер… А ведь никто не знает, что он их отец… Не мог же Том не сообщить ему о таком обвинении! – Я не совсем вас понимаю. Здесь так мало возможностей следить за новостями…
- Простите, это было ужасно нетактично с моей стороны. Ведь вы главный пострадавший…

Билл не слушал, что он говорил дальше. И этого было достаточно. Кто-то подал в суд на Дэвида и Тома. Кто мог это сделать? Мама? Зачем? После того, как они с Дэвидом еще находясь в Японии, рассказали прессе о своих отношениях, этот иск не принял бы ни один суд. Ведь ни  о каком принуждении и речи быть не могло. А Том…
Все эти дикие мысли не умещались в голове. Того, о чем говорил сейчас этот человек, не могло быть. Но с другой стороны… Если бы ему кто-то рассказал, что он окажется в Японии, практически в плену у главы мафиозной группировки, и будет вынужден выполнять его задания, которых уже набралось под десяток, он бы тоже сказал, что это невозможно.
Билл почти бежал вдоль забора. Если до этого мысль о побеге была только абстрактным предположением, то теперь она стала необходимостью. Еще раньше он заметил, что все гости шли именно с этой стороны. Значит, где-то там выход.

Скрывшись за уже начавшими облетать сакурами, он не увидел, как к его собеседнику подошел Крито, что-то сказал и с хитрой улыбкой посмотрел ему вслед.

***

Высокая каменная стена наконец привела его к воротам. Они были приоткрыты, толстая цепь сдерживала створки вместе. Дверь в небольшой одноэтажный дом, где, по всей видимости, находились охранники, была открыта настежь. Музыка и громкие голоса не оставляли сомнений  в том, что праздник и там находился в самом разгаре.
Билл как мог быстро в неудобной обуви на негнущейся деревянной подошве проскользнул мимо этой двери и оказался рядом с машиной. Дверь оказалась подозрительно незапертой. С трудом уместив на водительском сиденье казавшиеся бесконечными метры ткани своей одежды, он попытался вспомнить хоть один фильм или книгу, где бы угоняли машину. Но, как назло, все авторы и режиссеры обходили этот скользкий момент всеми возможными путями. Лихорадочно шаря глазами по приборной панели, он чуть не рассмеялся во весь голос. В замке зажигания поблескивали ключи. «Угонщика из меня явно бы не получилось», - подумал он, нажал педаль сцепления и повернул ключ.
На этот звук заведенного мотора из дома, конечно же, выбежало несколько человек. Увидев их в зеркале заднего вида, Билл, не раздумывая, поехал прямо на ворота. Автомобиль успел набрать неплохую скорость, и цепь разорвалась от удара об капот.

***

Дорогу до аэропорта Билл нашел довольно быстро, спросив нескольких прохожих в первом же попавшемся городке. И только после этого понял, что у него элементарно нет с собой ни документов, ни денег на билет. Привычка к тому, что всем касающимся перелетов всегда занимался Дэвид, сыграла с ним злую шутку. Любой обычный человек на его месте прежде чем сбегать подумал бы, что нужно взять с собой… 
Однако, на этом список его неудач не закончился. У самого входа в здание его ждала странная преграда – группа мужчин в темной одежде. Один из них шагнул ему навстречу:

- Личная охрана Крито Льерно.

У Билла потемнело в глазах. Он сбежал из своего заключения, практически угнал машину, доехал до аэропорта и вот… Его вот так просто поймали. Однако начальник охраны продолжал говорить:

- Сообщите пункт назначения, чтобы мои люди могли договориться о подготовке самолета.

Так они здесь для… Для того, чтобы его сопровождать?!

- Гамбург, Германия. И как можно быстрее, - еще не веря в свою удачу произнес Билл. Первый шаг к возвращению был сделан.

***   

Самолет набирал высоту. Сначала им предстояло долететь до Токио. Потом – шестичасовой перелет до Берлина. И только оттуда – в Гамбург. Масса времени, чтобы подумать.
Билл опустил спинку кресла. Кожа лица очень неприятно ощущала слой косметики. От этого он тоже успел здорово отвыкнуть. Смывать сейчас все не хотелось, потому что времени на то, чтобы все это нанести заново у него наверняка не будет. И он решил сосредоточиться на фактах.
Из всей скудной информации получалось, что Дэвида и Тома сейчас судят за принуждение его к отношениям сексуального характера. Он горько усмехнулся. Правильнее было бы наоборот… Итак, если он является жертвой или как там это называется на языке адвокатов, то для прекращения всего этого недоразумения необходимо его заявление. Заявление, в котором он опровергнет всю эту чушь о принуждении. Теперь нужно только понять, как это грамотно сделать. Да еще и побыстрее, не дожидаясь всех этих заседаний суда. Для этого ему был необходим адвокат. Но это уже в Токио… Там, где он будет еще ближе к дому.

***
Адвокат внимательно слушал его, задумчиво теребя пальцами золоченую оправу очков. Высказал свое мнение, дал необходимые советы, тут же тщательно записанные Билом на диктофон сотового телефона, конфискованного у начальника охраны, сложное имя которого он уже успел благополучно забыть.

- Значит, самый быстрый и верный способ – это просто собрать пресс-конференцию и сделать заявление?
- Да. Если вы не хотите ждать заседания суда, и намерены действовать, как только прилетите, то это лучше всего. Потом, возможно, вас все равно вызовут, чтобы подтвердить свои слова перед судьей и присяжными. Но общение с прессой придаст нужной эффектности и ускорит события.

Билл поблагодарил адвоката и вышел из кабинета. Проводив клиента взглядом, слуга правосудия проехался на стуле к столу напротив, где стоял компьютер. Случай весьма любопытный и скандальный, почему же он до сих пор о нем не слышал?

***

- Дэвид, - дорогое имя, с трудом произнесенное, так сложно, но… хорошо. – Я… Пожалуйста, не спрашивай у меня сейчас ничего. Я прилечу через пару часов. Нет, меня не нужно встречать. Мне необходимо чтобы ты организовал пресс-конференцию. Как можно больше приглашенных. Всех, кого ты сможешь достать. И поверь, я точно знаю, что я делаю.

Он сбросил звонок. Только чтобы не слушать, что он скажет в ответ, не слышать его обеспокоенного голоса, от звуков которого хотелось тупо разреветься. Как маленькому потерявшемуся ребенку.

65.

“You’re my obsession,
My fetish,
My religion,
My confusion,
My confession,
The one I want tonight.
You’re my obsession,
The question and conclusion,
You are, you are, you are
My fetish you are…”

“My obsession”, Cinema Bizarre

***

Капли дождя разбивались о подоконник, собирались прозрачными озерцами на белом пластике, добирались до края и медленно падали вниз. В раскрытые, дрожащие ладони. Холодные слезы весны – прямо по линиям жизни, сердца…
Дио сжал ладони в кулаки, так, что острые пластины ногтей вонзились в беззащитно-мягкую кожу. Больно. Но никакого облегчения эта боль больше не приносит. Как и та, что поселилась в душе. Все. Он променял свой талант получать наркотически-яркое удовольствие от боли на любовь, и назад уже не вернуться. Теперь он от боли может только умирать.
Бесконечные разговоры с Густавом, не оставлявшим его одного почти ни на минуту за эти несколько недель, оказались настоящим спасением. Рассказывать ему все было совсем не сложно, не стыдно, естественно. Искреннее сочувствие, казалось, впитывало в себя все истеричные эмоции, оставляя только нужные, главные. Его слова, вопросы, но чаще всего просто очень внимательное, нужное молчание, позволяющее выговориться, помогло Дио понять, что его любовь к Тому – самое настоящее чувство в его жизни. Самое прекрасное. Но от этого не становящееся менее болезненным.
Что делать птице, запертой в клетке, если хозяин ее оставил? Пытаться вырваться на свободу, чтобы спасти себе жизнь? Или умереть в своей тюрьме, но не нарушить верности? Дио больше не представлял свою жизнь без Тома. Он отучил его от боли, и он же подарил самую сильную. Но даже то, что он заставил его перенести в последнюю их встречу, Дио был готов повторить еще тысячи раз, лишь бы снова оказаться рядом…
Длинные ногти с остатками лилового лака пробежались по кнопкам телефона. Не звонок, только смс, потому что Том сейчас или готовится выйти на сцену, или уже поет. Прочтет потом.
Он отключил телефон и швырнул его на подоконник. Этому сообщению не нужен ответ.
Легкая ткань прошелестела по полу, вбирая в себя следы дождя, темнея до серости. Глядя в зеркало, он провел руками по белой, до пола, рубашке. Даже серебристая шнуровка впереди не разбавляла бледности, слишком пустой цвет. А ему хотелось красок и блеска. Тот, кто дороже всего, был сейчас на сцене, в окружении огней и ярчайших цветов собственного таланта. И Дио хотелось оказаться хоть немного ближе…
Матовая основа тонального крема – как грунтовка холста. Черные линии по векам – основные штрихи портрета. Сочный фиолетовый цвет теней – необходимый акцент для светотени. Тяжелые от темно-зеленой туши ресницы – смелый авангардный ход. И завершающий мазок алым – по губам. Вот так. Безумно-талантливо написанная картина. Но… никому ненужная.
Не отрывая глаз от своего отражения, Дио выдвинул средний ящик тумбы под зеркалом. Крышка небольшой шкатулки открылась, подчиняясь нажатию потайной пружины. Холод старинного кинжала опустился на ладонь успокоительной тяжестью. Он обхватил лезвие ладонью, острый край тут же выпустил из плоти кровь.
Опустился на колени. Закрыл глаза. Тонкие нити шнуровки легко разрывались под лезвием кинжала, царапавшего кожу, оставлявшего на ней тонкие, тут же краснеющие царапины. Сталь замерла вверху живота, нал самым пупком. Рожденный в стране самураев, Дио прекрасно знал, что один удар в этом месте разорвет аорту. Быстрая смерть. Но только если быть смелым до конца и вонзить лезвие достаточно глубоко. Он посмотрел в отражение своих глаз, уже предательски наполнившихся слезами. Лезвие разрезало кожу, почему-то не причиняя боли.

***     

Том нервничал с самого начала выступления. На «The one I love» его вообще стало трясти, он с огромным усилием заставлял пальцы находить нужные струны, почти сбивался, то слишком сильно сосредотачиваясь на пении, то обращая внимание только на музыку. На строке «So, take my life, I don’t need it anymore» завибрировал каким-то чудом невыложенный из кармана перед выходом на сцену телефон. Это оказалось последней каплей. Мелодия припева осталась без голоса. Поспешно снимая с себя гитару, Том убежал за кулисы.

«Люблю тебя. Любил твой образ из видеоклипов и фотографий, любил тебя как реального человека, но я не хочу любить тебя как воспоминание. Прости»

Прочитав это, Том понял, что чувствовал все это время. Дио. С ним что-то не так. Он же сейчас совсем один. И эти слова… Как будто прощание. На несколько раз набранный номер он получил в ответ только голос, сообщавший об отключенном аппарате абонента. Узел, затягивавшийся внутри, все эти часы, вдруг распался, оставляя его в состоянии, похожем на невесомость. Почему-то стало казаться, что он делает все слишком медленно – слишком медленно бежит по коридору, невыносимо медленно отталкивает от заведенного мотоцикла какого-то зазевавшегося байкера и мчится прямо по тротуару, распугивая прохожих ревом мотора, чувствуя, как заканчиваются драгоценные секунды …
Он не помнил, как доехал до дома, где находилась квартира Дио. Не слышал ничего, не видел, в голове проносился только собственный шепот: “Не надо, Дио. Дождись меня. Дио, совсем немного. Подожди…”
Замок на входной двери не желал впускать в себя ключ, пока Том не догадался, что это вовсе не тот ключ. Нашел нужный, ввалился в коридор. Дальше – гостиная, спальня…

- Дио, нет!!!

Испуганно распахнувшиеся глаза в обрамлении ярких теней и блесток. Звон выпавшего из рук кинжала. Редкие капли крови на белой ткани.

- Прости меня, - прошептал Дио. – Прости…

Том подбежал к нему, отшвырнул кинжал ногой в сторону, как будто страшно было даже от того, что это оружие лежит рядом с Дио. Провел ладонью по мелким царапинам на груди, по чуть более глубокому порезу на животе.

- Прости…
- За что, Дио, за что? Это я должен просить прощения… – он жадно всматривался в его лицо. Всего четыре дня. Но он уже успел смертельно соскучиться. Неестественно яркие краски макияжа подчеркивали и без того идеальные черты, но кричали об одном – о последней стадии отчаяния. 
- Прости, что я не могу жить без тебя.
- Дио… - столько всего хотелось сказать, но слова все растерялись. Том только и мог, что смотреть на него. Смотреть и не понимать, как мог все эти дни не отвечать на звонки, и даже на проклятые смски.
- Том, - он вцепился в его руки, явно не замечая, как сильно ногти впиваются в кожу. – Том, только не уходи больше. Делай со мной – все, что хочешь. Мне все равно. Можешь меня убить, если тебе этого хочется. Только не уходи…

Он не мог больше его слушать. Хотел бесконечно его слышать голос, повторяющий всякие милые глупости, но только не эти безумные слова. И поэтому запустил руки в его волосы, потянул на себя, захватывая ярко-красные губы своими, затягивая в яростный, дикий поцелуй. Сладкий привкус помады дразнил, отбирал последние остатки самоконтроля. Вызывал желание впиться в губы зубами, чтобы почувствовать настоящий вкус.
Дио сводили с ума чуть грубоватые, нетерпеливые прикосновения рук Тома, задиравшего его рубашку все выше. До дрожи сладко – натягивая тонкую ткань до треска, дразня касаниями к внутренней стороне бедер до вскриков…

***

Каким-то чудом они сумели оторваться друг от друга и отправиться в ванную смывать кровь и, как выразился Том, погребальный грим неудавшегося Ромео. Нервно шутили. Смеялись. То и дело жадно целовались. Делали все, чтобы поскорее забыть весь ужас смерти, прошедшей от них в нескольких шагах.
Позволяя горячей воде расслаблять тело и разум, Том любовался. Снова блестящими от счастья миндалевидными глазами, странным рисунком из мокрых, потемневших от воды, багряных волос, прилипших к тонкой коже шеи, каждой чертой и изгибом тела любимого, откинувшегося в приятной истоме на бортик джакузи.
Он опустил руки под воду, нашел ладони Дио, и, переплетя пальцы, потянул его к себе. Дио грациозно поднялся, заставляя Тома завидовать струям воды, стекавшим с его тела, ласкавшим везде, где он еще не мог дотянуться; и осторожно улегся прямо на него. Тела слились в тесном объятии, полунапряженная плоть пробудилась, распространяя по телам жаркие волны желания. Том впился во влажные губы, сильно, так что длинные ногти чувствительно вдавились в кожу плеч, и вдруг перевернулся. Увлек Дио под воду, накрывая собой, не давая ни малейшей возможности вырваться, приучая доверять, являясь единственным источником воздуха.
Дио с шумом втянул в себя воздух ртом, когда Том бережно приподнял его голову над водой. Но в его глазах не было страха. Нет. Только страсть, любовь и жажда ярких ощущений, какая посещает каждого, кто почувствовал холодное прикосновение могилы, но чудом ее избежал.

- Что, будем развратничать прямо в ванной? – осведомился у него Том, добиваясь положительного ответа наглыми прикосновениями к уже почти полностью стоящему члену, пробираясь дальше, к отверстию ануса, надавливая на него.
- Да… - задохнувшись от всего этого, еле выговорил Дио. – Только… - он запрокинул голову, изучая содержимое полочек. Оттолкнул руку Тома от флакона с жидким мылом. – Садист ты, - беззлобно прошипел он ему почти прямо в губы, сел на кафельный бортик и подал бутылочку, на которой хорошо читались только слова «волос» и «масло».

Вопрос о том, зачем волосам масло, утонул в еле слышном стоне Дио, коснувшегося ладонью своего члена. Он подтянул его за ноги к себе ближе, вынуждая схватиться за бортики. Скользнул в тесно-жаркое отверстие сразу двумя смазанными пальцами. Дио перенес вес на руки, опускаясь на пальцы до упора, вздрагивая всем телом от того, что Том согнул их, дав почувствовать первое наслаждение.
Они снова оказались оба в воде. Масло беспощадно смывалось, призывая замедлять движения, делать их максимально осторожными. Доведя себя и Дио почти до безумного состояния ожиданием, он понадеялся, что масла и растяжки достаточно, и вошел. Дио почти захлебнулся вскриком, обхватил его за шею руками, а ногами – за талию.

- Больно?
- Подожди, - Дио часто дышал приоткрытым ртом, прикрывал и снова открывал глаза, не в состоянии понять, от чего так пронзительно хорошо – от обострившей ощущения воды или от того, что это просто то, чего ему так не хватало в последние дни. Он медленно подался навстречу Тому, разрешая двигаться. – Только медленно.

И это было медленно. Усиленное водой трение твердого члена о гладкие мышцы прохода растягивалось во времени жидкой карамелью. Каждый стон и прерывистый вдох проходились по все еще натянутым нервам дрожью экстаза. Тягучее наслаждение выплескивалось криками совсем как волны двигавшейся вместе с телами воды. Отдаваясь нереально острому оргазму, Дио разжал руки, погружаясь под воду, еще сильнее сжимая в себе твердую плоть, выдыхая из легких последний воздух, чувствуя горячую влагу в себе, веря, что любимые губы вдохнут в него жизнь, и, чувствуя их быстрые, рваные прикосновения, заставляющие принять горячий поток дыхания.
Том поднял его из воды, не переставая целовать, не прекращая контакта уже выплеснувших все наслаждение тел.

-  Я люблю тебя, люблю, - шептал он, в редкие мгновения, когда их губы размыкались.

***
 
Звонок в дверь застал Тома за решением нелегкой проблемы: продолжать любоваться лицом спящего Дио или все-таки самому тоже лечь спать. От мелодичного звона Дио не проснулся, только улыбнулся чему-то во сне, и Том поспешил узнать, кто же решил к ним заявиться на ночь глядя.

- Густав?
- Слушай, я, конечно, понимаю, что я дико не вовремя и все такое. Дэйв мне уже объяснил, что у вас тут, скорее всего, праздник примирения, он там чего-то в телефоне у тебя прочитал. Но сейчас по телеку такую пресс-конференцию показывать будут… Тебе ее надо посмотреть как одному из главных виновников.

Они прошли в гостиную, Том недоуменно включил телевизор, мысленно крутя пальцем у виска и пытаясь почувствовать, не пахнет ли от друга спиртным или травкой. Какая еще пресс-конференция…
Когда крупный план Дойчес Шаушпильхаус сменился шествием парня в японской одежде сквозь толпу, Том сел перед телевизором прямо на пол. Броский макияж, черные волосы, свитые в дреды… Это был Билл.
А произнесенная им перед представителями прессы речь и вовсе лишила Тома способности здраво мыслить.

- Ты на машине? – спросил он Густава, глядя на него совершенно сумасшедшими глазами.
- Ну да.
- Поехали…
- Ты бы оделся что ли.

Оглядев себя, Том обнаружил только халат. Бросился дрожащими руками натягивать на себя концертную одежду. Торопился. Боялся. Любил.

Эпилог

“If love is a lie,
What is this all for?”

“This falling veil”, Dark

***

Люди, как ни странно, редко умеют благодарить. Казалось бы, нет ничего естественнее, чем сказать «спасибо» тому, кто тебе помог. Но нет. Мы чаще всего предпочитаем промолчать, а иногда – еще хуже, начинаем избегать того, кто сделал нам добро. Чувствовать себя обязанным кому-то – непосильная ноша. Быть благодарным может только искренний человек. Лишенные природной искренности в силу законов человеческого общества, мы – неблагодарны.  И только настоящая любовь, путь которой усыпан битым стеклом, алыми лепестками страсти и залит дождями из слез, делает сердца хрустально-прозрачными, отрытыми для всего…

***

В тишине больничной палаты – два дыхания. Одно – женщины, которая уже никогда не откроет глаз, не сможет исправить своих ошибок. И второе – высокого парня с любопытной прической из черных французских кос. Он приходит сюда всякий раз, когда оказывается в Гамбурге хотя бы дня на три. Профессия гитариста и вокалиста самой известной рок-группы страны редко дарит ему свободное время.
Но весь медперсонал клиники замечает его здесь с четкой регулярностью. Он навещает Хелену Петерсон. Приносит цветы, читает отрывки из недавно понравившихся книг. А прямо сейчас говорит с ней, рассказывает о том, что в городе снова весна, хоть и никогда не может получить ответа.
Он просто благодарит ее за то, что она своими далеко не благими намерениями и поступками помогла ему понять, кого он действительно любит.

***

Огромный мегаполис востока с невероятно европейским привкусом. Миллионы афиш: “Tokio Hotel”.
Гарантированный успех.
Но, каждый раз оказываясь в Токио, вокалист этой ослепительно-популярной группы исчезает из очередного шикарного отеля. Он надевает простое кимоно ученика из некрашеного полотна и отправляется в резиденцию Крито Льерно. В дом, где невластно время, где его ждет длинная беседа, полная мудрости, и новые невероятные приключения за гранью закона.
Меткие выстрелы, изящный флирт с опасными людьми, множество рискованных, но мастерски завершенных предприятий. Что все это для него? Развлечение, мания, способ получения адреналина? Нет. Просто он благодарит человека, который вернул ему веру в себя и помог понять, что истинно любящее сердце способно простить все.

***

Легкий тюль с разноцветными бабочками медленно танцует вальс с ветром. Мелкий осенний дождь пропитывает воздух прохладой, а аромат фирменного маминого чая с только ей одной известными травами, придает вечеру неповторимую грусть и радость. Дэвид редко приезжает сюда, домой. Он слишком занят – с растущей популярностью группы его сыновей теперь бы впору справляться целой армии продюсеров.
Но каждый раз, оказываясь в доме своего детства, он чувствует не выразимую никакими словами благодарность своей матери. Для него она – самая удивительная женщина в мире. Она смогла вырастить его таким, какой он пришел на этот свет. Она не сломала его стремление к любви, не исказила его запретами и ограничениями. Смогла понять и сейчас, узнав о том, что является бабушкой двух взрослых внуков, предпочитающих любовь своего отца любой другой.
И если раньше Дэвид избегал возвращения домой, в тихий маленький городок. Считал это шагом назад, ненужной привязанностью к прошлому. То теперь эти тихие вечера, душистый чай и беседы ни о чем и обо всем стали невыразимо дороги ему. Это больше не долг, не обязанность. Это всего лишь маленькая часть той благодарности, которую он хотел бы подарить своей маме.

***

Длинные фиолетовые ресницы и огни рождественских витрин в раскосых глазах цвета горького шоколада. Редкие снежинки путаются в алых волосах. Дио, улыбаясь, идет по полному праздничной толпой проспекту.

- Дио! – удивленный возглас где-то слева.

Он смущенно опускает глаза, безошибочно узнавая Густава по голосу. Тут же умоляюще смотрит на него и просит:

- Ну, ты же никому не расскажешь, да? Особенно Тому. Густав, пожалуйста!

Густав отрицательно качает головой и снова скрывает лицо огромный капюшон куртки. Не расскажет. Только удивленно посмотрит вслед, не догадываясь, каким образом Дио удалось преодолеть свою фобию, и зачем, и куда он идет.
А Дио просто благодарит. Благодарит весь мир за свою любовь и счастье. Он еще не знает, как именно это произойдет сегодня: поможет ли он найти родителей потерявшемуся ребенку, посидит ли в кофейне с какой-нибудь старушкой, которой не с кем поговорить, выслушает заплаканную девушку, только что расставшуюся с парнем, или проведет ночь в ближайшем отеле с тем, в чьих глазах будет кричать о боли одиночество…

Отредактировано Karma (2009-09-05 18:35:10)