Вот и прода).

47.

“However cold the wind and rain
I'll be there to ease up your pain.
However cruel the mirrors of sin
Remember, beauty is found within…”

“Каким бы ни был холодным дождь и ветер,
Я буду рядом, чтобы облегчить твою боль.
Как бы ни были жестоки зеркала греха,
Помни о красоте, заключенной внутри…”

“Beauty And The Beast”/“Красавица и Чудовище”, Nightwish

***

Ладонь скользила по спине, неспешно, вверх и вниз. Беспомощный всхлип. И снова мягкое прикосновение. Так же, как он гладил волчонка, когда что-то доводило его до слез. И дикая мысль: «Зачем же вы так похожи?» Дэвид едва не произнес это вслух,  и понял, что пора бы все это прекращать, потому что ассоциации и мысли явно были в слишком игривом настроении.

- Том, - тихо позвал он, - пойдем.

А Том только сильнее прижался к нему и пробормотал что-то отдаленно похожее на «нет».

- Нет, - уже четче произнес он,  - я хочу остаться с Би.
- Том, Биллу дали снотворное, он проспит до утра.
- Хорошо, я просто посижу рядом.
- Послушай, завтра приедет ваша мама и Гордон, и если вместо одного заболевшего сына они увидят двоих, легче им не станет. Тебе нужно поспать.
- А мама и Гордон… Они утром приедут, да?
- Да, Симона сказала, что около одиннадцати.
- Я боюсь…
- Чего ты боишься?
- Смотреть маме в глаза. Это я во всем виноват. Я чувствовал, я знал…
- Том, - Дэвид взял сына за плечи и, чуть отстранив, заглянул в заплаканные глаза. – Том, это глупо. Я виноват куда больше твоего.

Том неожиданно улыбнулся. И Дэвиду показалось, что в сумрачном коридоре больницы засветило небольшое, но очень яркое солнце.

- Сидим как два дурака на полу, в больнице, и выясняем, кто больше виноват.

Он протянул ему руку, и они вместе поднялись пола. Вышли из здания больницы и сели в машину Дэвида.

- Только не оставляй меня одного, - неожиданно попросил Том.

Дэвид коротко, но пристально посмотрел на него, словно выясняя, искренняя это просьба или в ней есть какой-то подвох. Но он слышал, с каким усилием это было произнесено. Так люди обычно говорят самую настоящую, сокровенную правду. И все равно было безумно странно слышать это от Тома. Сходные интонации, жесты, лица – все это вдруг показалось огромной липкой паутиной, залепляющей не только глаза, но и разум. Дэвид провел рукой по лицу, словно избавляясь от этой паутины, и сказал:

- Обещаю.

И он свое обещание сдержал. Не оставил его одного, когда отвез к себе домой и говорил с ним, пока он не уснул на диване в гостиной, по какой-то неведомой причине отказавшись лечь в постель в комнате для гостей. На следующий день они вместе забрали из больницы Дио, а позже встретили Симону и Гордона уже в другой больнице. Вместе курили и переживали, пока как будто бы шла обещанно несложная операция, о неправдоподобности которой знали только Дэвид, подкупленные врачи и сам Билл.
Дым сигареты отчаянно заигрывал с ветром, врывавшимся в открытое окно. Так близко и от этого – так хорошо. Весь день Том ощущал поддержку Дэвида – то уверенно лежащую на плече руку, то нужное слово в подходящий момент, то просто взгляд. И конечно он сравнивал свое к нему отношение буквально месяц назад и сейчас. От холодной ревности до… До чего? Том вскрикнул и затряс рукой. Столбик горячего пепла сигареты незаметно подобрался к его пальцам и неминуемо обжег.

- О чем ты так задумался? – спросил стоявший рядом Дэвид.

Том как-то ошарашенно посмотрел на него, не зная, что ответить, и совершенно не желая говорить правду. Ему стало почти…неприятно. Показалось, что Дэвид немного подслушал его мысли. Такого, конечно, быть не могло, но в глазах, смотревших на Тома, было столько понимания и сопереживания, что думать хотелось именно о телепатии.

- Я просто думаю, что вел себя все это время как последний идиот, - Дэвид хотел что-то сказать, но Том поднял руку, прося не перебивать. – Все эти мои заявления о том, что я уйду из группы, что не смогу стоять с братом на одной сцене после той статьи про твинцест в японском журнале. А про твою свадьбу я вообще молчу… Ты знаешь, что я сделал, когда Билл случайно прочитал приглашение? Ты думаешь, я ему посочувствовал? Попытался утешить? Нет. Я его… можно сказать, ударил. А он только плакал и все…  И я… - он раздраженно стукнул по подоконнику, - Я ни разу не подумал, какового было ему. Я думал только о себе, - Том отчаянно выдохнул и весь поник. Этот очевидный, но несколько неожиданный для него самого вывод, лишил желания говорить что-то еще.

Теплая ладонь накрыла сжавшуюся в кулак на белом подоконнике руку Тома. Вздрогнув от прикосновения, он медленно поднял глаза на Дэвида.

- Никогда не поздно начать вести себя по-другому.
- А знаешь, что еще меня пугает? Я стал слишком хорошо относиться к тебе. Больше не могу врать самому себе, что ты мне не нужен и ничего для меня не значишь. Не только Билл понял, насколько ты ему дорог, когда тебя у нас чуть не украла эта ужасная женщина.

«У нас», - слышалось Дэвиду еще долго. Казавшиеся бесконечными сорок минут «операции». Все время, пока он ждал, когда сможет увидеться с волчонком без свидетелей. И от этих двух коротких слов внутри закипала злость. Он даже не знал, на что именно злился. На самого волчонка, на его проницательность или стратегические таланты, которым позавидовал бы сам Наполеон.

***

Наконец-то дождавшись, пока уедут Симона, Гордон и Том, Дэвид зашел в палату Билла. После того, как его положили в больницу, увидеться наедине, им не удалось еще ни разу. Постоянно кто-то мешал.
Билл лежал, задумчиво разглядывая потолок. Услышав стук открывшейся двери, он повернул голову и тут же улыбнулся, увидев Дэвида. Протянул к нему руки и проворно обнял, повиснув на шее.

- Ну наконец-то! Я думал, ты ко мне решил в качестве конспирации один не ходить. А знаешь, все оказалось намного страшнее, чем я думал… - доверительно начал рассказывать он. - И притворяться ужасно сложно! А еще у этой искусственной крови вкус такой противный…

Дэвид расцепил его руки и отодвинул от себя. Улыбка волчонка окончательно лишила его самообладания. Он только успел почувствовать, как его ладонь касается щеки Билла, а в следующее мгновение уже удивленно смотрел на то, как волчонок упал на кровать.

- Ты хоть представляешь, как больно твоему брату?! – словно оправдывая пощечину закричал он. Никогда, никогда он даже не думал о том, что сможет ударить волчонка. И вот… - Если бы ты только видел, как он вчера плакал… Зачем ты с ним так? За что?

Пряча лицо за волосами, Билл улыбнулся. Просто он-то знал, что Том при всех себе слез бы не позволил, значит, они с Дэвидом были одни…Но показывать то, как рад этому факту, сейчас было совершенно не уместно.

- Что, решил заняться моим воспитанием, па…

Договорить Дэвид ему не дал. Схватил за ворот широкой больничной рубашки и резко притянул к себе, прорычав прямо в лицо:

- Не называй меня так!

Билл покорно повис у него на руках, словно говоря: «Делай, что хочешь. Точнее, что считаешь нужным. Воспитывай, накажи, скажи мне, какая я дрянь – я все равно буду делать то, что задумал. И не ради себя…». Чуть развернув голову, Билл коснулся губами руки Дэвида. И эта нежность в ответ на грубость разбила злость на мельчайшие осколки. Так, что от нее просто ничего не осталось.
Сильно надавливая, Дэвид провел по щеке волчонка ладонью, подцепил большим пальцем верхнюю губу и тут же отдернул руку, слегка задев горячую влажность рта. Билл же продолжал стоять на кровати на коленях, покорно запрокинув голову и прикрыв глаза. В ожидании. Поцелуя. Или удара. Все равно.
Дэвид поцеловал его. Едва касаясь губами. Заставляя задохнуться от жажды более решительных прикосновений. Но Билл не потянулся к нему, не попытался обнять, чтобы быть ближе. Он продолжал демонстрировать свое повиновение – опустился на кровать, еще красноречивее предлагая себя. Всего. Полностью. С безграничным доверием.
И Дэвид взял. Грубо. Резко. Умирая от каждого жесткого прикосновения. И воскресая от восторженных стонов.

***

- Аканэ…
- Лучше – Дио. Аканэ, к  счастью, больше нет. Нет того безвольного человека, который даже любить не умел, - он нажал какую-то кнопку, и инвалидное кресло почти бесшумно  подъехало ближе. – Кстати, квартира – просто шедевр. И здесь ведь совсем недалеко от вашей квартиры?
- Это все Билл… - при упоминании о близнеце лицо Тома помрачнело. – Ты будешь смеяться. Но идти здесь ровно десять минут.
- Вас всегда разделяют десять минут.

Том грустно и как-то загнанно посмотрел на красноволосого парня и внезапно опустился на пол у его ног.

- Дио, Дио, Дио, звучит почти как dear на английском… И ты мне действительно дорог. Только знал, дорогой мой, как я устал от всего, - он склонил голову и стянул шапку.
- Нужно надеяться. Нельзя позволять себе терять надежду, это медленно, но верно убивает, - Дио осторожно коснулся его, погладил беспорядочно рассыпавшиеся дреды.
- Да, до сих пор живем по “1000 Meere”. Надо писать новый альбом… Может и в жизни что-то изменится… не будет столько боли, ненависти, страха, - Том поднял голову, и наткнулся взглядом на ручку инвалидного кресла. Он встал и подхватил Дио на руки. – Не могу я смотреть, как ты в этом сидишь!
- Том! – от неожиданности крикнул Дио. – Том, - уже тише проговорил он и прижался к нему, обхватив за шею.
- Не бойся, я тебя не уроню, - уверил он его, опускаясь в кресло у огромного панорамного окна и усаживая Дио себе на колени.

Синеватые сумерки запутались в алых волосах, темные раскосые глаза, полные заботы, внимательно всматривались в него. Яркие волосы – так замечательно непохожие на черные  волосы брата, почти черные глаза – приятно позволяющие забыть о голубых глазах Дэвида. Том медленно провел рукой по спине Дио, наслаждаясь тем, как скользит рука по шелку халата, как податливо выгибаются мышцы спины и как освещается блаженством его лицо.

- Ты говорил о страхе. Чего ты боишься? Того, что Билл больше не сможет петь?
- Не только. Хотя и это будет просто катастрофой. А еще… Я не знаю, чего я боюсь еще. – говорить про Дэвида ему сейчас совершенно не хотелось, и поэтому пришлось немного соврать. -  Но у меня странное и очень нехорошее предчувствие.
- Чем я могу тебе помочь? Скажи.
- Просто поцелуй меня. Позволь мне хотя бы ненадолго забыть обо всем.

Дио улыбнулся. Он уже может заставить его забыть обо всем. Пускай не навсегда. Он умеет ценить секунды, подаренные судьбой.

Неужели это уже можно даже к драме отнести?
Комплимент, однако)

Ну да, не заслужил. Но... банально скажу: все будет хорошо.

Четырехугольник - вряд ли. Дио все равно остается слегка в стороне от этой "семейки")

Пожалуйста!

Плохо ли он поступил? По-моему тут однозначного ответа нет. Но это будет ясно дальше...

Спасибо за чтение!

49.

“The one I love
Is striking me down on my knees
The one I love
Drowning me in my dreams
The one I love
Over and over again
Dragging me under”

“Тот, кого я люблю,
Заставил меня встать на колени.
Тот, кого я люблю,
Утопил меня в моих мечтах.
Тот, кого я люблю,
Снова и снова
Убивает меня”

“The one I love”/“Тот, кого я люблю”, The Rasmus

***

Том подошел к двери, которая вела в студию, где они обычно записывались. Хотел было открыть ее, но остановился, коснулся прохладной пластиковой поверхности и простоял так минут пять. Он все не мог понять, как Билл, даже не уговаривая, сделал так, что он оказался  здесь. Но… он больше не чувствовал в себе неприязни к пению. Правда, петь перед огромными залами было страшновато,  но он подпевал брату на нескольких последних концертах, и думал, что, в общем-то, наверное, смог бы спеть и целую песню. Как будто перестав прятаться от любви, которую он испытывал к Биллу, он перестал стараться отличаться от него. В дикости событий последний дней он едва ли отдавал себе в этом отчет: на это не было ни времени, ни сил. Теперь же он столкнулся лицом к лицу с фактом – ничто больше не мешает ему быть настоящим. А быть настоящим, значило не бежать от схожести со своим близнецом. Одно только стало непреодолимой проблемой - чувства Билла к Дэвиду. Все, что Том обнаружил в своей душе, никак не желало мириться с тем, что говорил разум. Он до ужаса пугался даже одной мысли о том, что может произойти, если Билл догадается о том, как его тянет к Дэвиду. Поэтому он решил держать себя в руках, не впервой ему скрывать свои чувства. Вот только было бы это просто…
И если Билл считает, что Том сейчас может помочь кораблю под названием Tokio Hotel выдержать неожиданный и бесконечно опасный штиль, то так и будет. Хотя… Том и сам понимал, что сейчас он многое может исправить. И принятое решение казалось обоюдным, как будто они просто сели, поговорили и вместе решили, что делать дальше. Именно поэтому прошлым вечером он сам позвонил Дэвиду и договорился о встрече.
Том толкнул дверь и вошел в ярко-освещенную комнату.
Дэвид сидел на диване и смотрел прямо на него, как будто знал, что Том стоял за дверью, и был уверен в том, что он обязательно войдет.

- Здравствуй, - Том протянул руку подходящему к нему отцу. Короткое рукопожатие – и всплеск воспоминания о более интимных прикосновениях к другому, но слишком близкому и похожему телу. Тут же отведя глаза, Том снял шапку, удачно закрыв лицо несобранными в хвост дредами.

- Как Биллу удалось тебя уговорить? – удивился Дэвид.

Том был дико благодарен Дэвиду за то, что он не обращает внимания на его странное поведение. И ему тут же подумалось, что все, может быть, и не так уж заметно… Оглядевшись по сторонам, Том заметил, что они с Дэвидом только вдвоем – не было звукорежиссера и его вечно торчавших рядом то ли коллег, то ли просто знакомых. Ему сразу стало свободнее. Как будто он только что стоял посреди заполненной людьми улицы, но они оказались всего лишь тенями, а вовсе не любопытными зрителями.

- Я и сам удивляюсь, - усмехнулся Том. – Ты ведь знаешь – я петь не люблю.
- Но умеешь.
- Спорный вопрос.

Дэвид только улыбнулся, не стал возражать. Слова - не всегда лучшее доказательство.

- Давай попробуем записать тебя…
- Спасибо, что выпроводил отсюда всех, - Том кивнул в сторону режиссерского пульта и расстегнул чехол гитары. – Хотя бы пробная запись будет без посторонних.

Без посторонних. Эти слова так неожиданно прошлись теплом по сердцу Дэвида. Он был рад, что Том больше не прикрывается ненатуральным безразличием, не скрывает враждебных чувств… потому что их просто нет, и, может быть, на самом деле и не существовало никогда.

- Я хотел, чтобы ты чувствовал себя свободнее. И… я рад, что я для тебя не посторонний.

Том только смущенно улыбнулся в ответ. Это была слишком правда, чтобы говорить о ней.

- Что мне петь? – спросил он, проходя в помещение, отгороженное прозрачной стеной.
- Все равно. Что хочешь. Но лучше будет, если ты споешь то, что тебе нравится. Нужно послушать, как голос будет звучать в записи, а как говорил один мой знакомый звуковик, эмоции всегда выявляют все слабые места слуха и голоса певца, - говорил Дэвид и старался не смотреть на своего старшего сына, не пугать его сейчас ничем, даже слишком пристальным взглядом.
- Хорошо, - Том закрыл дверь и подошел к микрофону, теперь он мог только видеть Дэвида, мог говорить с ним, но не слышал его. – Значит, спеть то, что нравится… Ну тогда вот эту, - он быстро провел по струнам, по привычке заглушил звук ладонью. Дэвид чуть заметно улыбнулся. Если в первый раз этот перешедший по наследству жест шокировал, то сейчас – наоборот – обнаружил какую-то странную, едва уловимую интимность. – Жалко, Билл не захотел со мной пойти, ему эта песня очень нравится. Ну ладно, начнем. «The one I love», the Rasmus. – Объявил он, дурачась, как будто собирался прочесть стихотворение на уроке. А потом он сыграл полностью мелодию припева, собираясь с духом, чтобы запеть:

“Haven’t sleep for a week,
My bed has become my coffin.
Cannot breathe, cannot speak,
My head’s like a bomb still waiting.
Take my heart, take my soul,
I don’t need them anymore!”

И пристальный взгляд карих глаз. Прямо в сердце. Даже не целясь.
Дэвид не мог не смотреть на него. Казалось, что он видит его по-настоящему в первый раз. Его напугало и… обрадовало то, что он увидел в глазах своего старшего сына. Почти то же самое, что видел в глазах волчонка. Отражение его любви и желания.
Голос завораживал. Странное чувство двойственности и в то же время – идентичности. Чуть грубее, но такой же мягкий на низких нотах, голос Тома почти полностью повторял голос близнеца. Резкость, с которой Том пел слова “The one I love has striking me down on my knees”, заставляла подозревать, что он догадывался об обмане брата. Просто чувствовал ложь. Но наверняка не знал, насколько она серьезна. 
Дэвиду отчего-то вдруг вспомнились самые первые студийные записи Tokio Hotel. То, как он помогал всем четверым не потерять надежду от первых неудач, подсказывал маленькие хитрости, иногда – просто вовремя смешил… Тогда у Тома еще не было причин ревновать… Тогда он присматривался к своему продюсеру с живым, еще детским интересом, чуть ли не чаще обращаясь к нему за советом, чем Билл. Чего стоили неудачи с некоторыми сложными аккордами, которые хоть и умелые, но еще недостаточно натренированные пальцы Тома отказывались выполнять. И Дэвиду приходилось сначала успокаивать вспышку раздражения из-за очередного ляпа, показывать, как надо, чтобы хорошо звучало… И кто вообще знает, во что бы тогда перешло их общение, если бы между близнецами не возникло влюбленности, если бы Том не стал отдаляться от Дэвида, как от соперника?

“So take my life, I don’t need it anymore!”

Эта строка прозвучала как контрольный выстрел в оставшиеся сомнения.
Пальцы жестоко терзали струны, словно вымещая на них злость. Злость на идентичность, заставлявшую Тома делить с близнецом даже любовь.
И как эхо из прошлого прозвучала слишком резко сорвавшаяся струна.

- Черт! Вот всегда в этом месте сбиваюсь! – Том раздраженно сдернул с себя ремень гитары. – Не получается у меня играть и петь одновременно.

Дэвид прошел Тому, не особо заботясь о том, что запись все еще продолжается. Эту песню он все равно никому не доверил бы сводить. Как бы ни была она ему дорога по личным причинам, профессионализм брал свое: Дэвид понял, что из этой казалось бы пробной записи может получить неплохой кавер, к тому же Билл потом будет не против петь песню одной из своих любимых групп.

- Подожди, не злись, - произнес он слова, которые говорил в последний раз года два назад. Подошел к сыну сзади, поднял его руку, державшую гитару за гриф, заставляя снова взяться за инструмент. – Ты слишком резко отпустил струну, просто волнуешься  - вот и все. – Он сыграл неудавшееся место сам, прекрасно помня мелодию не так уж давно популярной песни. – Попробуй еще раз, и все получится.

Чем дольше Дэвид стоял, практически обнимая его, тем яснее ему становилось, что идея показать этот аккорд, была вовсе не такой уж удачной, как ему сначала показалось. Слишком близко, слишком… В какой-то момент он даже сомневался, что сможет сдержать себя, сможет не обнять его крепче, зарываясь лицом в светлые волосы, узнавая их запах, пробуя на вкус чуть влажную кожу шеи…

- Дэвид… Отпусти меня… Пожалуйста, - чуть слышно, как будто было трудно дышать, произнес Том. Когда Дэвид оказался так близко, Том почувствовал еще один оттенок своего страха. Ему было страшно от того, что он никогда не чувствовал потребности в том, чтобы его подчиняли. Хоть и не силой – нежностью. Но это все равно пугало, потому что раньше ему казалось, что это всецело принадлежит его младшему брату. Теперь же… Теперь он уже плохо понимал, где чувства его брата, а где – его собственные. И есть ли у него вообще что-то только свое?
Дэвид выпустил гитару из рук и отступил назад, едва подавив желание поддержать стремительно опустившегося на пол Тома. Обняв гитару, Том застыл на минуту. Потом резко поднялся, подбежал к рюкзаку, торопливо затолкал в него чехол от гитары, и, закинув инструмент на спину, проговорил уже у самой двери:

- Извини, сегодня я ничего больше не смогу, я позвоню, - и захлопнул за собой дверь.

«Как обработаю запись, пришлю тебе по e-mail. Мне больше чем понравилось, как ты пел», - отправил Дэвид ему в след sms-сообщение. Он удивлялся сам себе. Сейчас бы стремиться остановить себя, пытаться призвать себя к здравому смыслу… А ему почему-то было очень спокойно, как будто все шло, как надо. Как если бы Том не был его сыном и… братом волчонка, или наоборот именно это дарило пугающе сильное ощущение правильности?
В глубокой задумчивости он прошел к режиссерскому пульту и нажал кнопку остановки записи. Вернул немного назад и снова прослушал беспомощное «Дэвид… Отпусти меня… Пожалуйста». Слишком много подавленного желания, чтобы его не заметить. Он вздохнул и подумал, что сходит с ума не один. Вспомнилась совсем другая песня, он толком не помнил, кто ее пел, но точнее было не сказать:
«Here we are
And don't know how to stop…»

***

Полутемная квартира казалась чужой. Только на кухне горела неяркая настольная лампа. Том подошел к столу и прислонил к нему гитару. Даже она напоминала о том, что случилось в студии. О том, что не давало ему целый день вернуться домой и гнало на зимние улицы – остыть, подумать, сбежать.
Теплые ладони, прошедшиеся по плечам и сцепившиеся на груди… Вот теперь он дома. Только как продолжать быть прежним, если маска привычного поведения стала мала? Он тяжело вздохнул и, развернувшись, обнял брата, уткнулся носом в шею и… Легкий, чуть горчащий аромат свежести, тот же, что он почувствовал, когда Дэвид подошел к нему, чтобы показать неполучившуюся часть мелодии.
Том вздрогнул и отстранился. Быстро отошел к окну, вытащил из кармана пачку сигарет, которая у него была тут же конфискована близнецом. Билл показал на горло, напоминая Тому их уговор, что пока что они не курят вместе.

«Что случилось?» - набрал Билл на своем телефоне. – «Как запись?».

- Да, вроде нормально. Дэвид сказал, что обработает и пришлет. Сегодня, наверное, - ответил Том, умолчав о факте, что последнюю информацию он узнал от Дэвида уже с помощью электронного сообщения. – Ты решил сменить туалетную воду?

“Это не моя”.

- Да, не твоя. Дэвида?

Билл кивнул и удивленно приподнял брови, спрашивая, откуда он знает.

- Ну… а почему бы мне этого не знать? – произнес Том,  чувствуя, что сейчас выдает себя с головой.

Склонив голову на бок, Билл внимательно посмотрел на брата. Полумрак не позволял точно рассмотреть выражение его лица, только желтоватые блики вперемешку с тенями как будто заставляли его глаза гореть то ли от злости, то ли от восторга… Том чувствовал его волнение, любопытство и что-то еще… чему не мог подобрать названия. Билл кротко улыбнулся и обнял близнеца, принимаясь поглаживать его по спине. Словно успокаивал, уговаривал: вот потерпи и скоро все будет хорошо. Нежные прикосновения. Их почему-то стало… недостаточно. Хотелось жесткости, силы, может быть, даже жестокости…