***
(вкл.: Ich Und Ich – Du errinerst mich an Liebe)
Через полтора часа я и Рик сидели в машине напротив дома Симоны. Я всё никак не решался выйти, а Хайдер и не торопил меня.
- Ну.
- Что?
- Скажи мне что-нибудь.
- Да что ж ты хочешь-то от меня, Каулитц?
- Чтобы ты дал мне пинка, иначе я никогда отсюда не выйду!
- Мне то что, сиди сколько тебе влезет, просто потом уже поздно будет…
- Отлииично! Этого мне еще не хватало, - я вылез из машины, забирая сумки с заднего сиденья, - спасибо!- рявкнул я, краем глаза уловив победоносную улыбку друга.
Я прошёл пост консьержа без происшествий, а точнее не ответив на его сухое приветствие. Всю дорогу в лифте нервно постукивал ногой. Внутри всё скручивало, как перед стоматологом. Рука чересчур сильно сжимала ручку спортивной сумки и, стоя прямо перед дверью квартиры, я никак не решался нажать на звонок.
Выдохнув и досчитав до пяти, я нажал на кнопку, прислушиваясь к знакомой трели за стеной. Около минуты была полнейшая тишина, а я за это время успел мысленно покончить с собой, продать душу Дьяволу, обругать Трюмпера всеми матерными словами, которые я знаю и, по-моему, чуть не упал в обморок.
- Оставь сумку у двери и вали, - послышалось с той стороны.
- Ну уж нет! Том, нам надо поговорить, - набравшись смелости, выдал я.
- Нам не о чем с тобой разговаривать. Спасибо за вещи, больше не приходи.
- Ты как хочешь, а я всё равно скажу, - я сел напротив двери, так, чтобы Томас мог видеть меня в глазок и продолжил, - я, кажется, понимаю почему ты сделал такие выводы обо мне, - вздохнул я и откинул голову, закрывая глаза, - но это не так. Уверяю тебя, я никому не звонил и никого не вызывал. Томас, я клянусь, что не предавал тебя. Я понятия не имею каким образом они нашли тебя, но я сделал всё, что бы вытащить тебя оттуда. Я люблю тебя, брат. Пожалуйста возвращайся домой.
В ответ была лишь гнетущая тишина и я молил Бога о том, чтобы он слушал меня.
- Ты слышишь меня? Том, ты самое дорогое, что осталось в моей жизни. Я не хочу потерять тебе еще раз. Хватит, я устал. Мне надоело жить без тебя. Не в моих силах удалить тебя из своей жизни, словно компьютерный файл. У меня есть веские причины не делать этого, у меня есть веские причины помнить тебя… Тот день, ты помнишь? Он как старая рана — ноет только в определенные моменты, а потом вполне свыкаешься с ней, а я хочу, чтобы она зажила окончательно, но для этого мне нужен ты. Рядом. Пожалуйста, Том, не делай мне больно… снова. Что такое боль, когда нет выбора? Но я готов сопротивляться твоему выбору, я его не принимаю. Слышишь? Том? Это наша жизнь. Она у нас одна – на двоих. Я никому не нужен здесь, кроме тебя, а ты нужен мне. Безоговорочно. Безапелляционно. Я нуждаюсь в тебе, как в воздухе. Вдохнув однажды, я уже не смогу без тебя, - я говорил тихо, но достаточно громко для того, чтобы Том мог слышать меня; я говорил медленно, с расстановкой, вникая в каждое своё слово, пытаясь передать даже с каждым союзом и предлогом всё то, что чувствую; я говорил от души, от сердца. Расчувствовавшись и в конец осознав, что я могу потерять брата навсегда… опять(!), я не сумел сдержать одинокой слезы.
- Вот видишь, Том, даже слезные каналы предали меня, а я обещал себе держаться. Нельзя же позориться перед старшим братом. Что ж я, плакса какая-то? – с грустной улыбкой проговорил я, утираясь рукавом, - Том, я напишу тебе мой телефон, - я достал клочок какой-то бумажки из портмоне и начеркал на нём цифры, - а еще дам тебе номер Рика – это мой друг и правая рука; если вдруг решишь позвонить я буду рад и ему тоже можешь звонить, не стесняйся, мало ли, почему я не смогу ответить, - последний раз шмыгнув носом, я встал и просунул бумажку под дверь. На полпути она застряла, встретив препятствие. Я улыбнулся себе: он слышал и он сидит под дверью до сих пор, значит… всё еще не так плохо, верно?
- Да, в пакете продукты, в правом кармане деньги, в левом – документы: копии бумаг из клиники, паспорт и прочее… Знаешь, Симона давно прислала мне их бандеролью на почту, - я усмехнулся, - и почему не отдала при встрече? – задал я вопрос сам себе, - я буду платить за квартиру, в общем… Пока, Том. Я люблю тебя. Возвращайся домой, - помедлив с минуту, я ушел.
***
- Ну? – Рик встретил меня у подъезда.
- Не знаю, Рик. Я ничего не знаю, - друг кивнул и пошел обратно к машине, а я остался стоять на улице, смотря в небо, улыбаясь внезапно пошедшему снегу.
Я не знаю, существует ли предел страданий, приходящихся на долю одного человека. Говорят, нам отпущено столько, сколько мы в состоянии вынести… Я не знаю, смогу ли вынести еще… Боль… Боль захлестнула всё моё существо… Пошла носом, горлом, выступила венами на висках, захлебнулась где-то в груди…
На лицо, за ворот сыпались снежинки… Всё тот же морозный заснеженный город вокруг, вдали… Простуженное, выстуженное сердце сухим и вымученным комком всё также билось в груди…
POV Trumper T.|
(вкл.: Ich und Ich – Dienen)
— Было красиво? – спросил меня один из актеров моего разума, улыбаясь и потирая в предвкушении похвалы руки.
— Было больно, - ответил я, роняя голову и закрывая лицо руками. Я дал волю слезам, слушая удаляющиеся шаги брата за стеной.
Когда облако боли застилает мое небо, и внутри растет тень печали... Когда слезы стекают по щекам… Когда животный страх оживляет еще не забытое и не пережитое одиночество… Когда остался один на один с этим безумным миром без поддержки, защиты и без единого шанса восстановить собственный, недавно разрушенный своими же руками, мир, я пытаюсь утешить сердце. “О чем ты плачешь?” — спрашиваю я его, а оно ухмыляется в ответ. Лишь только жизнь передает всю глубину молчания души, что лечит только время, что в состоянии вылечить только ты. “В любой истории найдется щепотка соли, и каждому на долю выпадает солнца блеск…” – философствовал сценарист театра моего разума. “Зачем мокры глаза, коль каждое мгновение — новая жизнь?!” – спрашивала меня примадонна. “Зачем топтать себя?” – влез режиссер. “Ну зачем ты рыдаешь?” – мысленно я вновь обратился к своему сердцу.
Вся труппа моего круглосуточного психического театра забилась в истерике, орала, выла громче раненного волка, и я в голос рыдал вместе с ними. Актеры, сценаристы, режиссеры не унимались, потому что поняли – они мне больше не нужны, они пропадают, исчезают, растворяются в моем подсознании без шанса на воскрешение. Я не успокаивался, потому что осознал – без брата мне не нужен весь этот спектакль.
Я сидел, облокотившись на дверь, до глубокой ночи. Слезы давно кончились. Я успокоился. Мои актеры перестали донимать. Снаружи и внутри меня была тишина – ни звука. Лишь ныло сердце, время от времени отдавая острой болью в душу.
Развернув скомканный во время моей внутренней драмы листочек с двумя номерами, я заучил первый, но набрать решился второй.
- Да… слушаю, – раздался на том конце провода охрипший и сонный голос, - говорите…
- Рик? – нерешительно спросил я.
- Да. Кто это?
- Том, - прошептал.
- Том? То есть, Том! – в телефоне послышался шорох.
- Да, это я… извини, я разбудил тебя, Билл сказал, что я могу звонить тебе. Прости пожалуйста, но ты не мог бы мне сказать адрес, - все так же шепотом продолжил я, - я его не знаю…
- Что? Какой адрес? Что случилось? Говори громче, Том!– нервно протараторил Рик.
- Адрес… Билла адрес…
- Зачем?
- Я…
- Я хотел сказать, конечно, - перебил меня, - то есть, Том, давай я сам отвезу тебя. Ты ведь хочешь к Биллу?
- Хочу… - я всхлипнул.
- Томас, успокойся, я сейчас приеду. Слышишь меня? Том, ты меня слышишь?
- Слышу…
- Подожди немного, я скоро буду, я отвезу тебя к нему, хорошо?
- Хорошо…
- У тебя всё в порядке? С тобой все нормально? – Рик был не на шутку взволнован.
- Нет, не всё нормально. Я хочу к Биллу…
- Я понял, я уже вышел из дома и сажусь в машину, слышишь? – на том конце послышались хлопок дверью и рев мотора.
- Слышу…
- Не клади трубку, я буду через семь минут. Разговаривай со мной, Том!