Продка № 3.
Предупреждение: изнасилование

Год назад, 26 октября, Tokio Hotel прекратили свое существование. Все ломали головы, как же так? На вершине ослепляющего успеха уйти со сцены? Уйти, когда вы почти стали кумирами миллионов подростков по всему миру, когда вы почти вписали свои имена в мировую историю, когда впереди еще больший успех и еще большая слава. Но иногда приходится идти против здравого смысла. Я знаю, СМИ остановились на версии серьезного скандала с продюсерами и невозможности далее существовать под крылом Universal, но эта версия ошибочна, в прочем, как и все остальные. Никаких конфликтов ни с Universal, ни с Дэвидом Йостом у нас никогда не было. Мы ушли по своей воле и это -  правда. Трудно поверить, не так ли? Да, должна была быть веская причина, чтобы вот так вот уйти. И она была. У Тома. А к тому времени в моей жизни больше не было ничего, что бы можно было потерять, кроме брата. И я ушел вместе с ним, не желая отпускать, не давая ему шанса выжить. А ведь это была последняя попытка бороться. Зачем я это сделал? А мог ли я отпустить? Я четко понимал, что мне нужно остаться, но наплевав на все, я ушел вместе с братом. Сбежал. Запутавшись в паутине вопросов, я вновь совершил ошибку.
Договор о пятилетнем сотрудничестве еще не истек. Мы были привязаны к Universal железной цепью еще на два года. Но мы не могли ждать. Мы просто уехали. Это было 19 октября. Через день Том разговаривал с Йостом. Двадцать первого числа была поставлена жирная точка в нашей карьере. Нам было плевать, мы бы не вернулись даже под страхом казни. 26 было объявлено о распаде группы. Причину удалось скрыть, и даже самые настырные журналисты не смогли раскрыть тайны нашего исчезновения. Больше о группе мы не вспоминали. Том обрезал дреды, чтобы быть как можно неприметнее. Мы сменили имена. Теперь нас звали Ганс и Рихард. Мы жили обычной жизнью, я думал, что мне удалось убить в себе последнюю сволочь и мразь. Но я ошибался. Я немного пролил свет на тайну нашего распада, не так ли, герр?
У вас много ко мне вопросов, ведь вы ничего не поняли из моего рассказа. Не поняли, потому что я даже не начинал его.
Чтобы было хоть немного понятно, о чем я говорю, мне придется начать с самого детства. Еще с того времени, когда нам с Томом было одиннадцать лет.
Вы, наверное, знаете, в шесть лет от нас ушел отец. Когда мама познакомилась с отчимом, нам пришлось переехать в Магдебург. Мы с Томом ненавидим этот город. Это самая настоящая яма, полная подлых тварей, готовых разорвать всех, кто попадет в нее. Вы знаете, что такое жестокость, герр?
Это когда вы начинаете бояться всего, что может передвигаться, начиная от клочка бумаги, гонимого потоками ветра по грязному асфальту и заканчивая группой озлобленных подростков, вечно ищущих развлечения.
Нам приходилось выживать в этой помойке, борясь за право, которое есть у каждого. За право жить. Нам не нужно было ничего, мы не набивались никому в друзья, мы не боролись за справедливость и правду. Мы выделялись лишь внешним видом, и это стало причиной ненависти к нам. И мы жили с этим. Жили, до тех пор, пока однажды, они не сломали меня, как пластмассовую куклу. Мне было всего 11. За два года бесконечных издевательств они поняли, что сломать нас почти невозможно. Ни словами, ни жестокими избиениями после школы. Но нет ничего невозможного. Я не знаю, как шестнадцатилетним подросткам могло придти в голову ТАКОЕ. Но, как бы то ни было, они добились своего – они сломали меня. Сломали, опустив в грязь до конца, сломали, жестоко изнасиловав в подворотне.
Да…мне было одиннадцать… Я ждал чего угодно, но только не этого. Мне никогда не приходила в голову мысль о том, что это вообще возможно. Я долго не мог сообразить чего же они хотят, когда меня грубо прижали к холодной стене и спустили джинсы до колен. Я не верил до последнего, я до последнего не понимал. Не понимал, даже тогда, когда оказался совсем голый. Не понимал, когда ЧТО-ТО проникло в меня. Не понимал, когда стало больно. Не понимал, когда меня заставили шире расставить ноги. Не понимал, когда парень, лишавший меня возможности двигаться, расстегнул ширинку. А когда резкая боль чуть не лишила меня сознания, я не верил. Не верил, что это происходит со мной.
Я до крови кусал губы, сдерживая громкие крики и превращая их в жалобные стоны. Я до боли царапал ногтями каменную стену, стараясь не сойти с ума. Я почти терял сознание, но меня приводили в чувства ударами по лицу. Тело не слушалось, все превратилось в одно ужасное ощущение нестерпимой боли.
Я хотел только одного – отключиться, потерять сознание, умереть, уснуть, что угодно. Но не мог. Это был ад, и я должен был его вынести. Толчки не прекращались, и мне казалось, что прошло уже больше часа. Меня тошнило от ощущения ЧЕГО-ТО во мне. Слезы текли по лицу, тогда только от боли, ведь я все еще не верил в происходящее.
Наконец, резкая боль сменилась тупой и ноющей. Толчки прекратились, меня отпустили, и я упал на землю, не понимая ничего. Чьи-то пальцы заставили меня открыть рот.
Сил сопротивляться не было. Ужасный запах ударил мне в нос, я старался не дышать и закрыл глаза. Я почувствовал, как мои губы прикоснулись к чему-то твердому и горячему, а в следующую секунду я почувствовал мерзкую вязкую слизь во рту. Кто-то продолжал держать меня за подбородок, не давая выплюнуть эту гадость. Мне пришлось проглотить. Громкий смех уже слышался мне будто сквозь стену. Я чувствовал, что начинаю терять сознание, но понимал, что должен как можно скорее оказаться дома. Я замер, стараясь сфокусировать взгляд на лице моего насильника. Он улыбался. Куча придурков вокруг хлопали его по плечу и что-то говорили, кричали…И вот тогда я поверил. Слезы бессилия и омерзения хлынули из глаз. Меня всего трясло. Я смотрел на свои руки и испытывал дикий ужас, съедающий всего меня изнутри. Они тряслись так, что мне пришлось зажать их между колен, что бы хоть как-то успокоиться. Я чувствовал, что задыхаюсь. Я пытался остановить слезы и с каждой минутой все нарастающую истерику, но не мог. Простые слезы превратились в истеричные всхлипы. Я лег на землю и пытался взять себя в руки. Я заставлял себя замолчать, я уговаривал себя подняться на ноги и уйти, уйти как можно скорее. У меня получалось. Всхлипы снова превратились всего лишь в поток слез, беззвучно стекающих по щекам и впитывающихся в холодную землю, тело перестало дергаться в страшных судорогах, снова появилась возможность дышать и мыслить.
Лишь боль и слезы, больше ничего. За спиной – тишина. Я понял, что они ушли. Я попытался сесть, но дикая боль дала мне понять, что сделать я этого еще долго не смогу. Одной рукой опираясь о стену, а другой о землю, мне удалось подняться на ноги. Дрожащими руками я натянул на себя трусы и джинсы. Застегнуть ремень я даже не пытался. Руки все еще тряслись. Слабость мешала. Идти я не мог – ноги не слушались. И все же я заставил себя сделать шаг. Держась за стену, я медленно двинулся вперед. С каждым шагом боль чувствовалась все сильнее, зато я наконец понял, что могу идти дальше без опоры на стену. Медленно, корчась от боли, я двинулся к дому. Тогда я даже не думал о том, что я скажу брату. Я знал, что он поймет. Но я боялся, что он захочет найти этих ублюдков. Я не мог позволить ему это. Но думать об этом не хотелось. Я хотел как можно скорее попасть домой.